Тридцать наивных неучей, сидевших перед ним, слушали даже латинские фразы. Мудрость их давно и всем была известна, но Брянцев все равно записывал их на доске, может быть из страха забыть самому: репетицио эз матер студиором! Или ноленс-воленс! Таская за собою указку, он весело гулял между рядами, радуясь, что суффиксы расцвечивались как следует, а прилагательные с ними выстраивались в стройные столбики.

Линка, согнувшись над партой, старалась, как могла. Но здоровенная таблица не подчинялась, лезла через скрепку на другую сторону. Это была катастрофа!

Что и говорить: ученье – это тебе не эскимо на палочке!

В школе был ещё один «русак», из старших классов. Шепелявый, восторженный и ироничный одновременно, зло высмеивал ошибки, считал это совершенно непростительным делом – не знать родного языка! Учитель этот, Василий Константинович, прочитав у коллеги Брянцева Линкино сочинение, удивился:

– Ого!

Это было лестной похвалой!

Во всем остальном все обгоняли Линку!

Уже пришла пора, когда в раздевалке перед физкультурой одноклассницы шептались про мальчишек. Под тонкими футболками обозначились холмики. А у Линки ничего не поменялось. Тощие ребра проступали спереди так же, как на боках. Но самой Линке это как раз—то и нравилось!

На потные подмышки одноклассниц и розовые прыщики на щеках она смотрела с тайным ужасом. Сама она носилась как ветер, но чтобы такое……

Вообще – то Линкин нос брал на себя слишком много. Подобно собачьему, он делил ее окружение, наставляя свое зловредное клеймо. И поделать с этим она ничего не могла.

В школе её пятый «А» считался бешеным. Кроме ученья его головы занимали и ещё кое— какие мысли. Самая высокая в классе, Верка Кобылкина, распахнув огромные глаза, просвещала бестолковых одноклассниц. Про что речь, Линка толком не понимала. Да ее и не всегда подпускали. Считалась то ли «маленькой», то ли «чуть—чуть дурочкой».

Тайна витала в классе почти год. На уроке ботаники, слушая про тычинки и пестики, класс давился скрытым хохотом, выказывая свою тайную осведомленность. Старенькая ласковая ботаничка, в отчаянье сцепив руки у подбородка, растерянно восклицала: скаженные дети! Ужасное воспитание!

Наконец, по большой милости, Кобылкина раскрыла страшный секрет и Линке, но та не поверила. Дело этим не кончилось.

В один из последних дней перед зимними каникулами, Семен Горелик, сын главного врача, принес толстенную отцовскую книжку,«Родовспоможение». Мальчишки, вытурив девочек, закрылись в классе. Читали, разглядывали картинки, выли и хихикали. А потом Горелик великодушно передал книгу главе девчачьей половины, все той же Верке Кобылкиной. Все повторилось в новом составе. Линка смотрела картинки со всеми. Мир разом перевернулся.

И ничего нельзя было с этим поделать. Но самое страшное ей предстояло переживать в одиночестве: Кобылкина уверяла, что малюсенький зародыш, если кто его потерял, может прицепиться в бане! А дальше – пошло, поехало …! Знала она такие случаи!

Линка похолодела от ужаса. Несчастье уже свалилось на ее рыжую голову: внутри ныло, живот стал упругим и, казалось, подрос!. Вечером, моясь в тазу горячей водой, она, разглядев бурое пятно на ладони, от страха потеряла сознание. Очнулась на руках у матери. Та, стоя на коленях перед образом, судорожно прижимала её к груди, часто и мелко крестилась. Вода в тазу затянулась алым. Очнувшись, Линка вспомнила….. Это было ужасным, невозможным! Обливаясь слезами, пыталась толковать матери про баню и Верку Кобылкину.…Но та, улыбнувшись только глазами, утешила навсегда: баня была не причем!

Почти год потрясающее открытие, свалившееся на любознательные головы, будоражило пятый «А». Но придут летние каникулы и, разъехавшись кто куда, о нем позабудут, успокоятся. Все это как—то уляжется, усмирится. Кобылкина еще будет править бал, но однажды, на географии, и этому пришел конец.