Ладно, без этой шикарности можно прожить. Но каково ощущать себя чужаком среди новейших достижений техники?

Не очень-то уверенно я чувствую себя и в мире компьютеров и сотовых телефонов. С моей точки зрения они являются продуктами инопланетных технологий. Ну, не мог человек, с его ограниченностью и тупостью создать подобное. Век техники на Земле насчитывает смехотворно малые несколько десятилетий. Технические новшества, даже безобидные (а безобидными они не бывают), основательно калечат и душу и волю человека. Конечно, техника основательно проехалась и по мне, но я сумел сохранить в себе гуманитария. Говорю об этом без лаптевого пафоса, я действительно так думаю, но гордиться этим не собираюсь, выпячивать тем паче, просто я так думаю.

Правда и то, что я гораздо лучше чувствую себя в лесу среди деревьев, чем в городе среди людей…

А как часто я выезжаю на природу? Давно ли я чувствовал себя «гораздо лучше»?

Когда в последний раз был за городом?

Всегда у меня какие-то сложности, всё время я в чём-то погрязаю.

7

О мире, про который Йен упоминала не единожды, я тосковал.

Я полюбил его за нетронутость и отдаленность. А главное – за невозможность постижения, что позволяло ему оставаться несбыточной мечтой.

Она называла его Раем.

Было такое время на Земле, когда жили только Адам и Ева. Их жизнь протекала легко и свободно, не перегруженная запретами. И всё это прекратилось в тот момент, когда они совершили первый грех… Возродить Рай в силах людей. Возможным это станет только тогда, когда человек перестанет искать причины своих неудач в ком-то, а – только в себе. Это и будет настоящим триумфом, торжеством. Словом, это будет настоящее.

– Или тоска по-настоящему, – отвечал я. – Сказочный ваш мир придёт не сразу. Надо готовить для него, даже не почву под посев, а выкорчевывать пни под будущую распашку. Многое произойдет за это время. А ведь были люди, которые уже пытались делать что-то подобное, как-то приблизить. Но настоящее приходит не сразу. Надо, чтобы хоть что-то было за плечами. Когда в жизни отойдешь немного подальше, тогда и начинает тянуть к этим носителям настоящего: стихам Есенина и Рубцова, песням Высоцкого, прозе Шукшина. И это – даже не дело вкуса или эстетики, это – правда жизни, выверенная временем. Так и в вашем сказочном мире. Времени пройдет достаточно и голов полетит немало.

– И всё-таки это будет.

– Когда?

– Возможно, не так скоро, как хотелось бы.. Наша задача сделать для этого хоть что-нибудь, хоть как-нибудь.

– Как-нибудь, как-нибудь, как-нибудь, – процитировал я, – мы сойдемся в чудесном краю.

– Обязательно, – убежденно сказала Йен. – Конец света отменяется раз и навсегда.

Нечем было возразить на эту наивную веру. Хотя, может статься, это не она – наивная верующая, а я – наивный маловер.

Я ей сказал, что «если таких как вы не будут бить по рукам всякие теологи, власти и органы, а дадут полную свободу действий, только тогда что-то сдвинется с мёртвой точки».

Ведь, если говорить о нас, простых смертных, из прежней жизни я вынес следующее: «Раньше мы умели рассуждать, мы любили рассуждать, нас этому учили в институтах. И прав был тот, кто рассуждал идеологически выверенней. Теперь мы от рассуждений отошли, занялись делом, а по рукам нас бьют те, кто умеет рассуждать».

Она улыбалась и хлопала в ладоши.

– Да, – говорила при этом, – хорошее оправдание для бездействия.

Я отвечал, что не стремлюсь в бессмертие. Я своё отхватил и теперь, когда «грядет полтинник», имею совершенно другие планы.

Поневоле начинаешь думать о том, что оставишь детям. И тобою уже движет не тщеславие, не жажда известности, не стремление утвердить свое «я». Речь идёт о том, как тебя будут помнить: стыдиться или гордиться, восхвалять или порицать.