– Сонечка, иди к нам! – позвала Аля, и девушка изящно присела рядом с Ритой. Черненькая, стройная, она унаследовала мамину утонченную, слегка кукольную внешность – и ничего семитского. Лицом Софи походила скорей на смуглянку-молдаванку.

– Ну, поехали! – цветисто провозгласил Изя.

Бокалы жалобно зазвенели, словно боясь разбиться.

– Мягкая… – оценила Аля, задумчиво ловя послевкусие. – Странная…

Соня чуть пригубила, стрельнув на меня черными глазками.

А я, наколов кусочек «фуа-гры», окинул взглядом убранство Алькиного царства-государства.

Кухонный гарнитур темного дерева сочетался с кожаным диваном, винтажным и пухлым, а у окна на балкон громоздилась древняя амфора, отливая то черным, то красным лаком. Однако доминировал не античный сосуд, а большой телевизор на стене, что беспокойно переливался красками – шли новости.

Балканы снова трясло – сербы сцепились со словенцами, хорваты грызлись с боснийцами, албанцы дрючили македонцев…

Югославия трещала по швам-границам, набухая пролитой кровью.

– Опять наши уговаривают… – забрюзжал Изя. – В Чехословакии уговаривали, в Польше уговаривали… А чего б не сразу – танки?

– Ой, Изя, ты как скажешь! Хочешь, чтобы люди гибли?

– Да наоборот! Чем раньше войска введут, тем меньше жертв! Эти же придурки не сами друг друга режут, их Европа науськивает!

– Ой, всё! Хватит политики! – решительная рука Али подхватила пульт, пальцем нащупывая кнопку. Экран погас, чернея, как квадрат Малевича. – Будто других тем нету…

– Есть, – дипломатично улыбнулся я, заводя новый разговор. – Изя, а у тебя в марте-апреле ничего не намечается? Ну, там, экспедиции какие-то? Конгрессы с симпозиумами?

– В марте-апреле у Изи отпуск, – фразисто сообщила Аля, подкладывая мне колбасок.

– Ага! Изя… Недельки через две Гайдай и его команда вылетят в Израиль, там начнутся съемки нового фильма. И режиссеру срочно требуется историк-консультант. Искать аутентичные руины, вести раскопки по всем правилам… Ты как? Можно неплохо заработать, и…

– Заработать – ладно, – отмахнулся Изя, подпуская к губам мечтательную улыбочку. – Главное, я впервые попаду на историческую родину!

– Так ты «за»?

– Обеими руками – и одной ногой!

– А почему – одной? – удивилась Соня.

– Так на другой я стоять буду!

Альбина не сделала замечаний супругу, но изрядно поскучнела.

– Изя уже и в Мексике побывал, и в Египте… – медленно проговорила она. – В Ираке, в Иране… А я вообще нигде не была, даже в Болгарии!

Динавицер переглянулся со мной, и воскликнул:

– Ну, так поехали! Мне заплатят, а на тебя я свои отпускные потрачу!

– Ой, да ну-у… – отмахнулась Аля. – Что ж я, Сонечку одну оставлю?

– Ма-ам, – ласково улыбнулась девушка, – мне уже восемнадцать годиков, вообще-то.

Алькин взгляд встревоженно заметался.

– Ой, да вы чего? Вы что, серьезно?

– Поехали, Аль! – подключилась Рита. – Ну, правда! А то ты совсем уже домоседкой стала! Поехали!

– Ой, ну я не знаю… – период отрицания плавно переходил к жестоким сомнениям. – Я там… Ну… Это же так далеко!

– Далеко – это Луна! – отрезал Изя. – А Тель-Авив рядом почти!

– Ой… – мучительное противоборство желаний отразились на лице Альбины. – Ну… Ладно, только…

– Без «только»! – сурово сказал Динавицер. – Едем, и всё!

Соня захлопала в ладоши, наверняка предвкушая месяц свободы и независимости, а ее папа плеснул всем текилы.

– Ну, за плавающих и путешествующих!

– За тебя, Алечка! – прозвенела Рита.

– За мир во всем мире! – постановил я.

Воскресенье, 1 марта. Ночь

Щелково-40, улица Колмогорова

Рита рассказывала, что, когда я «сливался в экстазе» с Наташей, выглядело это странно – наши тела почти не шевелились, лишь мелко подрагивали. Маленько напрягались мышцы, иногда чуть сгибались ноги в коленях или елозили руки. Глубокое дыхание то учащалось, прерываясь стонами, то стихало.