Но Разуев воровато оглянулся и с дрожью в пальцах прошептал:

– Лучше не спрашивайте! Прошу вас! Мне завтрась шестнадцать исполнится, и меня в ихнюю половину переводят.

– Куда переводят?

– На половину для старших, ваше сиятельство. Кадетский корпус делится на две половины. Первая – с шестнадцати и старше, вторая – для младших.

– Так вы переедете в новую комнату на старшей половине? – понял маркиз.

– Да, со всеми пожитками. Сами понимаете, не хотелось бы слишком уж под руку им лезть.

– Тяжко тут с подобными «переходами»?

– Кому как, ваше сиятельство. Вон один в их свите, Мишель Камонье, месяца два назад туда попал. С неделю лил слезы, но ничего не говорит.

– Вот оно что. Понимаю, любезный. Ну что ж, с днем рождения.

Маркиз взглядом проводил ссутулившуюся фигуру Разуева. Жизнь в мальчишеской части пансиона стала напоминать ему собственное детство. Ничего тяжкого с точки зрения зрелого человека, но каково в юности! Трагедия, что и говорить! Он усмехнулся, тряхнул головой и направился в свой «кутежный» дворец.

Октябрьский полдень угрюмо прятался за серыми тучами и, несмотря на настежь открытые гардины и трещавший веселым огнем камин, в приемном кабинете маркиза было довольно сумрачно. Личный секретарь князя Камышева господин Бугров вытянулся в струнку перед де Конном. Он неподвижно сидел на особом стуле для бритья. Вокруг него суетился очень небольшого роста молодой человек, личный брадобрей Доминик.

– У нас мало времени, – сказал де Конн, глянув на Бугрова. – Рапорты от приказчиков по содержанию конюшен и всего перевозочного состава, от карет до дрожек, я ожидаю к концу этой недели. Счета приходов и расходов за последние два года с наших мануфактур и отчет по закупкам материалов и сырья – послезавтра. Схемы деревень, ведомости об оброчных недоимках, падеже скота и прочих потерях жду к следующему понедельнику.

– Но, ваше сиятельство, сроки уж дюже малые… – робко начал секретарь.

– А вы поднатужьтесь, уважаемый, – холодно отрезал бурмистр. – Мне понадобятся послужные и формулярные списки, отчеты и приложения к отчетам по нашим делам в заемном банке и опекунской казне, рапорты по аграрным делам, транспортным путям, включая состояние дорог и расходы на их починку, государственные ссуды на выплату прошлых долгов и кредиты на содержание почтовых служб. Все это я жду в течение двух недель.

– Но, ваше сиятельство…

– Я закончил, можете идти.

Следующим в кабинет вошел дворецкий Бакхманн. Склонившись в три погибели, он шевелился в углу, учтиво улыбаясь.

– Не помешал-с?

Маркиз с ответом не спешил. Он поблагодарил Доминика за полуденный туалет, встал, осмотрел себя в зеркале, погладил лицо рукой.

– Итак, уважаемый, расскажите-ка мне о пансионе, – безразлично произнес он.

– Что именно интересуеть ваше высокоблагородие-с?

– Как и откуда сюда поступают воспитанники, к примеру.

С этими словами де Конн устроился в кресле, закинул ноги на угол письменного стола и, не приглашая собеседника присесть, отвернулся. Тот понял, к чему. Сейчас маркизу хотелось бы знать больше того, что он уже знал, и от того, что скажет дворецкий, зависело и само расположение нового хозяина.

– Малая часть их, как бы это выразиться, отверженцы, – начал Бакхманн, сделав робкий шаг к столу.

– Отверженцы?

– Дети тех дворянских семей, в которых отец, будучи офицером, погиб, оставив вдову на приличной пенсии.

– Ах, вот оно что.

– Вдовы, ясное дело, недолго живуть в одиночестве, – многозначительно хихикнул дворецкий и сделал еще один шажочек к столу бурмистра, – а детки – лишь нажитое бремя. Вот, к примеру, Клим Павлович Тавельн, ныне секретарь молодой графини Алены. Сын генерала. Его матери было лишь восемнадцать, а отцу более пятидесяти, когда тот родился. Она просто ненавидела мужа, и как только тот отдал богу душу, тут же спровадила дочь в Смоленский, а сынка сюда… Поначалу даже присылала личного лакея – разузнать, жив ли Клим еще аль нет.