. С началом следующей войны в 1768 году Обресков так же был брошен в Едикуле, где его положение было столь тяжелым, что он не выжил бы и трех дней, если бы не ходатайство коменданта. Заболев или симулировав болезнь, Обресков добился улучшения своего положения, хотя оно все еще оставалось непростым. Приставленный к великому визирю Молдованджи-паше, который возглавлял османские войска в кампании 1769 года, Обресков был вынужден совершать большие переходы пешком и терпеть грубое обращение со стороны надзирателей. В конце концов османы согласились держать Обрескова под арестом в Адрианополе, откуда российскому дипломату удалось отправить депеши своему непосредственному начальнику графу Н. И. Панину. Обресков был во многом обязан этим С. Л. Лашкареву, одному из полудюжины молодых людей, приставленных к российской миссии для изучения восточных языков, который фактически взял на себя управление ею в отсутствие посланника. Несмотря на османскую слежку, Лашкареву не только удалось установить контакт с Обресковым и Левашевым, но и вступить в переписку с командующим российским флотом в Архипелаге А. Г. Орловым, а также с командующим российской армией на Днестре фельдмаршалом А. М. Голицыным[162]. Обресков был отпущен в Россию только в 1771 году, благодаря настойчивым усилиям австрийского и прусского представителей, которые служили посредниками на российско-османских переговорах, проходивших в последние три года войны. В качестве поверенного российской миссии Левашев сопровождал посланника во всех его злоключениях. Этот личный опыт и послужил основанием для рассмотренной выше критики Левашевым османского подхода к международным отношениям.

Как и Обресков, Булгаков также оказался узником Семибашенного замка с началом новой русско-турецкой войны 1787–1791 годов. На этот раз османы обращались с российским посланником как с «гостем» (мусафиром) с самого начала. В результате условия содержания Булгакова были нестрогими, если не сказать комфортными. Ему даже удалось направить российскому правительству секретную информацию о военных планах османов и посвятить остальное время своего заточения переводу двадцативосьмитомного «Французского путешественника» Жозефа де ла Порта, переводя по тому в месяц. Быстрота, с которой Булгаков осуществил этот перевод, выдержавший два издания, говорит о том, что даже во время войны Константинополь конца XVIII столетия мог быть удобным местом для европейских культурных занятий. Булгаков был освобожден в 1789 году, когда война еще шла полным ходом, по предложению своего политического соперника французского посла графа Шуазеля-Гуфье и вернулся в Россию через Архипелаг и Италию[163].

Готовность султана-реформатора Селима III признать принцип неприкосновенности иностранных дипломатов проявилась семнадцатью годами позже при начале русско-турецкой войны 1806–1812 годов. В отличие от своих предшественников, представитель Александра I А. И. Италинский не стал узником Семибашенного замка. Италинский все еще мог опасаться фанатичной толпы после объявления Портой войны России в ответ на оккупацию последней Молдавии и Валахии. Однако султан позаботился о безопасности Италинского и отправил войска для охраны российской миссии. Не сумевшему предотвратить войну царскому посланнику было позволено покинуть Константинополь на британском военном корабле в направлении Архипелага, где его подобрала русская эскадра адмирала Д. Н. Сенявина[164]. Похожая история произошла и с А. И. Рибопьером, представлявшим Россию в Константинополе на последних этапах греческого кризиса 1820-х, завершившегося русско-турецкой войной 1828–1829 годов. После уничтожения турецко-египетского флота в Наваринском сражении в ноябре 1827 года объединенными эскадрами Англии, Франции и России Порта угрожала заточить Рибопьера, но ему удалось проскользнуть на корабле через Дарданеллы под обстрелом османских пушек