Она говорила жарко, со слезами, смотрела на меня и с обидой, и с надеждой – но куда бежать? И как бежать? Я уже подчас на автобус не мог нашарить, все ужасно дорожало, академических зарплат едва хватало, чтобы скудно прокормиться, а уж бежать куда-то!.. Как бы я хотел быть графом Монте-Кристо. Бодливой корове бог рогов не дает.

Между тем Шараф Мирхафизов позвонил утром – когда он назвался, я просто остолбенел – и сказал, что нам нужно повидаться. Говорил он сухо и коротко, грубым голосом, манера разговора показывала, что к возражениям он не привык, таджикский его был языком пригорода, языком простонародья – живой, но куцый. Не вдаваясь в детали и не интересуясь моим мнением, поставил в известность, что после обеда пришлет машину.

Вот я и размышлял, какова вероятность, что поездка на этой машине завершится зинданом.

Теоретически я мог бы позвонить Мухибе в Рухсор: в доме Шарафа Мирхафизова был, разумеется, телефон. Выяснить, что там, черт возьми, происходит, может, она сама уже сидит в зиндане!.. Но Мухиба давно и решительно отказалась сообщить тамошний номер, аргументировав свой отказ тем, что, как бы строго она ни наказывала мне этим номером не пользоваться, я все равно когда-нибудь возьмусь трезвонить – а это совершенно невозможно.

– Ну вот. – Рустам поставил на стол стаканы. – Ладно, давай. Пусть сдохнут наши враги.

Мы выпили и молча похрустели редькой.

– Между прочим, – сказал он, задумчиво щуря черные глаза, – я не удивлюсь, если узнаю, что Шараф Мирхафизов тоже в этом участвовал.

От неожиданности я закашлялся. Потом спросил:

– В чем – в этом?

– Да в чем… Помнишь, что было в феврале? Жители предместий двинулись на столицу. С чего бы? Думаешь, им вдруг захотелось лупить людей по башке арматурой? Они явились по собственному желанию? Прежде жили себе и жили, растили хлопок, таскали на хирман[5], сдавали государству, получали свои копейки, доили коров, баранов пасли, растили детей… Потом думают: вайдод[6], что сидим, поехали-ка лучше городских поколошматим!.. Так, что ли? Разумеется, нет. Тщательно спланированное и организованное выступление. Лично мне понятно зачем. Устроить погромы, потом показать пальцем: смотрите, люди, эта власть не может вас защитить! Доверьтесь нам, мы сумеем!

Он безнадежно махнул рукой.

Когда Рустам предложил еще по одной, я отказался, сославшись на какую-то ерунду. На самом деле причина была в том, что в любом случае – в зиндан потом или не в зиндан – для начала хотелось бы произвести хорошее впечатление.

Какая именно машина, вы спрашиваете?

Господи, ну какая тогда могла быть машина у председателя колхоза «Ба номи бисту дуюми Партсъезд»? Разумеется, ГАЗ-24 «Волга». Слышали песню группы «Сплин» про то, как издалека долго ехала черная «Волга», пахло бензином? Нет? Замечательная, между прочим, песня, при случае непременно уделите пять минут.

Да, «Волга». Только у «Сплина» она, во-первых, черная, во-вторых, старая, обшарпанная, вся дребезжит и едва тащится, а за мной прикатила белая – новая, мытая, вся с иголочки, вся, как это принято у председателей колхозов, увешанная бахромой и джамолаками[7] и не бензином разит, а чарует благоуханием: автомобильные отдушки наверняка из Ирана, откуда же еще.

Водитель – молодой парень, зовут Исфандаром, рослый крепыш, явно после армии, вежлив и немногословен, меня это порадовало, болтать не было настроения.

Когда выбрались на Гиссарскую дорогу, справа и слева потянулись хлопковые поля. Все было желтым и серым, убитым летней жарой. Однако то тут, то там вдали или совсем возле трассы виднелись небольшие россыпи разноцветья – словно бросили горсть боярышника пополам с фиолетовой алычой: это женщины-сборщицы выбирали хлопок из дозревших коробочек.