– Уолстенхольм, – голос Би осел на мраморном полу.

Кристофер напрягся. Би медленно подошёл к нему, положил руку на плечо и сказал:

– Кристофер не очень любить ворошить собственное прошлое. Ты как?

– В норме. Я подумал, что Доминик должен знать, что мы – люди.

Би печально улыбнулся.

– Ты, как всегда, прав, мой друг. Прости.

– Вы стали слишком часто просить прощения, сэр. Но для начала Вам надо простить себя, затем просить других это сделать.

– И здесь ты прав.

– Вы очень трепетны к договорам, затем впутали Доминику. Я держу своё слово, босс.

– Спасибо. Тебя в приёмной ждут глазговцы.

– Дурак, совсем забыл, – мужчина вскочил, накинул пиджак.

– Крис.

– Что-то ещё босс?

– Не стыдись своей фамилии – ты с лихвой очистил её карму.

Кристофер хмыкнул и ушёл. Его спокойствие, адекватность и некая печаль чинили.

– Как Вы живёте, зная, что из—за Вас страдает столько людей? – спросил я.

– С болью, со спицами в сердце, – Би сел в обитое кожей кресло, напротив.

– Мой отец говорил, что человек страдает не от мыслей, а от осознания.

– Так он говорил обо мне. Джимми Кейн никогда не был разгильдяем. Он начал эту историю.

Я опять не поверил своим ушам.

– Мой отец?

– Да, Доминик. Он слишком сильно любил тебя и маму, ушёл под прикрытие, а потом на него совершили покушение, которое я не смог предотвратить. Я сожалею.

– Боже, – я схватился за волосы и наклонился вперёд.

Би посмотрел мне в глаза.

– Послушай меня: вы с мамой ничего не знали из соображений безопасности. Время тогда было опасное. Даже здесь о семье Джимми знали всего пятеро. Твой отец сделал всё, чтобы ты не попал ни сюда, ни в руки Хюррикейна. Мне пришлось нарушить данное ему обещание, чтобы спасти твою жизнь.

– Мой отец был не просто врачом…

– Да, он возглавлял один из наших отделов. Он также руководил деятельностью этого филиала.

– Ф-филиала? В смысле?

– Мы работаем по всему миру, Доминик. Мы везде. И мы годами материально поддерживали вас с мамой в благодарность за то, что сделал для организации твой отец.

Я вздохнул.

– Ты стал врачом из—за чьих—то проблем, ты хочешь помогать. Это делает тебя человеком, который достоин нести свой крест. Доминик, поверь, даже истинно верующие люди – эгоисты. Они делают добро ради Рая, а не ради самого добра, не ради того, чтобы подарить кому—то облегчение. Твой отец как—то сказал, что хотел бы иметь сына, который тратит своё время во благо людей, который будет спасать их. Посмотри: ты помог странноватой девушке, плюнув на статус, жизнь, последствия. А если мы вспомним остальных твоих пациентов, детей, жертв насилия? Джимми спал и видел, каким человеком вырастит его сын, поэтому тебя зовут Доминик – «принадлежащий Богу», – мужчина говорил беспрерывно, сверля меня взглядом. – Твой отец умер за идеалы, за твоё безоблачное будущее.

Я сглотнул и напрягся.

– А у Вас получается красиво говорить, – заметил я. – Хочу верить, что это всё правда.

– Ты постепенно найдёшь подтверждение моим словам, Доминик.

– Доброе утро, Доминик!

Я разлепил сонные глаза. Солнце освещало комнату мягкими лучиками. Девушка сидела на краю кровати. Короткие прядки были зачёсаны назад и закреплены несколькими маленькими заколочками с уточками. На сером свитере красовалась та же птица. Доминика улыбалась. Мышиные уши топорщились, всё также улавливая микроскопические шумы, как и в больнице. Но на этот раз я видел перед собой живого человека, а не белый кокон ткани. Девушка сильно изменилась и, в отличие от меня, чувствовала в доме Би себя совершенно спокойно. И спокойствие её не плод убеждения или банального бесстрашия, скорее, «Мой дом – моя крепость».