как лучик из детства, зажатый в руке
на всякий… чтоб легче скакать через лужи
в обратный (когда бы возможно…) маршрут,
где небо смертями еще не чревато,
где сбито отчаянье в пару минут
и явно, как воздух, присутствие брата…
Мне снова из прошлого каменных врат,
где не опереться тоске человечьей,
тащить хоть бы веру прапращуров – смят
я временем новым, но, думаю, встречу
достойно и сам предстоящий отрыв,
когда подойдет полоса грозовая,
в золу обративши ребячьи костры,
где с родиной жесткой я тоже прощаюсь
без слез покаянья своих ли, ее,
как в браке отжившем – верстаться напрасно,
расстанусь со вздрогнувшим майским жнивьем,
что ты променял на осенние краски,
в какие, приехав, мне не заглянуть —
провалы годов зарастают пространством…
И сам собираюсь в отчаянный путь,
где прах твой качает волной океанской.
Очередной виток
(возвращаясь к одному роману)
Рассчитаться на первый-второй,
потихоньку мельчая с годами…
Иешуа – абсурдный герой
в схватке с мельницами, с комарами?
Эволюция наоборот —
соскользанье к пещерному миру:
«Любят деньги, как было, и вот, —
Воланд пел, – пришибут за квартиру».
Алоизий – как там? – Могарыч
выбьет полуподвальчик Арбата,
ну, а тот, кто божественный спич
напридумал, тот съедет куда-то
на Матросскую шумную, на
скит Лефортовский – вся незадача…
Хорошо, что прознал Сатана
и «великий прогресс» об-иначил
.
грозным матом – вот снова у нас
«путь святой» и «свобода печати»,
генеральский сплошь иконостас,
в кумаче – пенсионные рати
и церковный гороховый звон
в ожиданье пасхального чуда.
Эволюция вновь под уклон,
где вопрос – не куда, а откуда?
Патриарший совсем обмелел:
и стихи облысели, и проза,
в суете государственных дел
михалковы теснят Берлиоза.
И к чему тот случайный вояж
нас привел – Мастер в горних с подружкой,
остается Бездомный типаж
с Грибоедом и прочей психушкой.
Нет, роман не кончается, не
убывает подпитка ни сверху
и ни снизу – куда Сатане,
старичку? Только стряхивать перхоть
да в припадке дешевых острот
на прощанье косить под героя…
Эволюция наоборот —
ФСБэшным отлаженным строем:
– Рассчитаться на первый – второй! —
квадратные плечи и скулы.
Все сначала: Пилат, Крысобой
и чудак молчаливый, сутулый.
К двум пророкам
Вступление
Пора ли плакать… ликовать…
Империя ушла? едва ли?
куда идти? чего искать? —
недоросли, недострадали?
Опять духовную нужду
прикрыть тряпьем материальным…
утрачен ритм… – А вдруг найду
пусть не заслуженно – случайно,
весенний подновляя крик
и Апполонову квадригу.
Как говорится, все из книг,
и я опять листаю книгу,
ту, первую, где между строк
следы моей судьбы и общей,
что пробуждал какой-то бог,
над чем пророк какой-то ропщет
Что в тьме времен провидит он
помимо мартовской капели,
где отзовется Вавилон
не во врагах – в самих себе ли?
В дареном чуде слов и нот
увериться б, как Савл в дороге,
что все к гармонии идет…
Два лучших голоса – помога?
1-й голос
Чего еще?.. К земле влеком
в последних заморозках мая,
цветут черемухи рядком
повдоль реки – ликуй, Исайя,
хоть краткий миг, покуда край
не выдохся в тоске зеленой,
едва намеченной, копай
родную почву по закону
природы же, упрямо сей
разумное неторопливо,
всей прожитою жизнью, всей
непрожитой ликуй, гневливый,
предупреждая от оков,
что только сбросили играя —
и сызнова?… Народ таков,
каков он есть – ликуй, Исайя!
Другой даст неизбывный плач,
пока ты грезишь про Мессию,
чтоб хоть чуть-чуть дрожал палач
в притихшей засветло России…
Проходит все, но все ль пройдет,
когда борьба – стезя святая?..
Копай постылый огород,
усталый раб, – ликуй, Исайя!
2-й голос
Увы, дергач, пророк не врач,
особенно в предгрозовые,
ему доступен разве плач —
вся жизнь твоя, Иеремия…
Когда опять нам исполать