По всей видимости, схожее состояние овладело сейчас Ширшовым. Он рассеянно реагировал на реплики товарищей, невнятно отвечал на их каверзные вопросы. Друзья любили иногда, от нечего делать, подтрунивать над своим добродушным приятелем. Он невозмутимо вглядывался куда-то и что-то замышляя. В какой-то момент он оставил коллег и ненадолго исчез. Вскоре его фуражка мелькнула невдалеке. Он подошёл поближе к товарищам и махнул рукой.

– Мужуки, идём. Я обо всём договорился.

Ширшов подвёл группу к дверям какого-то небольшого, неприметного с виду здания. Никаких вывесок или иных признаков, мало-мальски указывающих на его принадлежность, не наблюдалось. У дверей висела какая-то невзрачная чеканка, выполненная в национальном стиле. Но и она мало о чём говорила. Ширшов постучал в дверь. Она открылась, но не сразу. На пороге появился почтенного вида пожилой швейцар в бордовой ливрее. Он услужливо кивнул.

– Господа офицеры, прошу вас.

«Господа» слегка сконфузились и прошли внутрь. Это обращение было непривычным и несколько резало им слух. Швейцар провёл их по ступенькам, ведущим в полуподвальное помещение. Там располагался гардероб. Они разделись и поднялись наверх, прошли в небольшое, похожее на фойе, помещение. И здесь их охватила лёгкая оторопь. Интерьер небольшого зала украшала мебель из красного дерева, кресла обтягивал бархат, окна были драпированы фактурными портьерами. На стенах, в массивных бронзовых рамах висели картины, их гармонично дополняла тяжёлая хрустальная люстра. Олег видел, как его товарищи старались не подавать вида, но скрыть охватившее их недоумение и любопытство им не удавалось.

– Ширшов, куда ты нас привёл, в музей или в театр? – приглушённым голосом, чуть ли не заговорщически, поинтересовался Пётр Зюзликов, всматриваясь в одну из картин.

– Чайник ты, Петя, – улыбнувшись, ответил Ширшов. – Крышечку поправь. Это ресторан Совета министров республики.

Его слова ещё больше шокировали коллег. Это был действительно служебный ресторан и, как выяснилось позже, в выходной день он мог позволить себе обслужить посторонних посетителей. Но пускали сюда не каждого.

Метрдотель в смокинге, белой рубашке с чёрной бабочкой повёл гостей в уютный зал, где было сервировано несколько солидных столов, за которыми сидела немногочисленная публика. Он предложил им карту блюд и сообщил, что если они собираются заказать что-нибудь из спиртного, то на одного гостя существует ограничение – не более ста граммов любого напитка. В ту пору в Советском Союзе была развёрнута компания по борьбе с пьянством, и соблюдение порядков строго контролировалось даже в этом заведении.

– Но, если господа офицеры не захотят ограничивать себя, мы оформим это отдельным заказом, – продолжил метрдотель и подозвал официанта. Он сказал ему что-то по-латышски, и тот кивнул с пониманием.

«Господа» переглянулись. Ничего подобного никто из них не ожидал. Уважение к офицерской касте ещё ютилось в сознании некоторых оставшихся здесь представителей ушедшего в прошлое сословного общества. Ушедшего, по меркам советского союза, не столь уж давно.

Надевая шинели и с трудом застёгивая их на животе, друзья были преисполнены благодушия и всем своим видом наглядно иллюстрировали фразу «Жизнь удалась». Цены здесь их тоже приятно порадовали. Петя не унимался.

– Санечка, как ты нашёл это место и договорился, чтобы нас пропустили?

– Я вижу – в эту дверь время от времени заходят прилично одетые люди, и сытые и вальяжные выходят обратно. Ну и подумал – здесь не иначе, как кормят. Решил проверить. Подхожу, а из-за дверей такой запах, я вам скажу! Вы моё чутьё знаете. Стучу – появляется этот дяденька, – он кивнул на метрдотеля. – Я представился и спросил у него разрешения покормить свою семью. Он хоть с виду и строгий, но мне не отказал.