– Ну, не столько самому углубляться в исследования, сколько помочь в России вести их тем, кто этого желает. Такие люди есть, в разных странах. Хочу предложить вам стать в Москве секретарём Международного общества Владимира Соловьёва. Организовывать конференции, готовить публикации, вести переписку. Я бы мог платить вам за такую работу сто долларов в месяц.

Я смутился. На эти деньги в Москве вполне можно было прожить, и работа предлагалась нетрудная. Но стать в России помощником Патрика, проводником его экуменических идей…

– Спасибо за ваше доверие. Я должен подумать. Это ответственное дело.

Глаза Патрика слегка сузились:

– Разумеется. У вас есть время.

Он подозвал улыбчивого официанта.

По пути в Женеву у городка Сен-Жюльен мы неожиданно свернули на боковую улочку, промчались несколько кварталов и остановились.

– В этом доме живёт моя мать. Я загляну к ней ненадолго. Хотите, пойдёмте со мной. Познакомитесь… – Патрик невозмутимо поманил меня за собой.

Своим ключом он открыл дверь в двухэтажный безликий дом. Старая деревянная лестница вела сразу на второй этаж. Мы прошли по коридору мимо старинных сундуков, заставленных сверху картонными коробками. Патрик постучал в дверь:

– Мама, здравствуй! Можно войти?

За дверью негромко вскрикнул женский голос, открылась дверь, и я увидел невысокую худую старушку лет восьмидесяти в тёмном платье с отложным белым воротничком:

– Патрик! Мой дорогой Патрик! – худые руки обхватили его шею, щека прижалась к груди.

– Мама, очень рад, что выбрался к тебе! Со мной гость из России! Православный.

– Вот как? – старушка слегка улыбнулась, протянула невесомую ладонь и вновь глянула на Патрика: – Хотите что-нибудь перекусить? Могу угостить сидром.

– Спасибо, мы только что пообедали.

– Ну, хорошо… Ты опять спешишь? Останьтесь хоть ненадолго!

Мы прошли в комнату, переполненную старой добротной мебелью, множеством вещей, вещиц, коробочек. Уселись в кресла у окна. Разговор начался неспешно и незамысловато: о здоровье, каких-то родственниках, но неожиданно прервался. Старушка вздохнула с невыразимой, смиренной грустью:

– Ты всё в дороге, в дороге…

– Да, мама, простите. Такая у меня жизнь, – Патрик опустил глаза.

– Я знаю.

Было видно, как её мучали одиночество, немощи и давняя тоска.

– Сегодня праздник Пасхи, – вырвалось у меня, – Поздравляю вас!

Старушка повернулась ко мне и кивнула с грустной улыбкой:

– Спасибо!

– Местный священник раз в неделю заходит к маме. И сёстры из конгрегации её навещают, – Патрик произнёс эти слова, будто не в оправдание, а объясняя, как устроена здесь жизнь.

Мы помолчали. Он поднялся, обнял мать, что-то шепнул и поцеловал. Я пожал маленькую холодную руку:

– Помоги вам Бог!

Она кивнула и покорно остановилась в дверях, провожая нас взглядом по коридору.

Обратный путь до Женевы мы промчались за час. Оба чувствовали усталость от долгой ночной службы и ещё больше от дорожных разговоров. Мы не были ни друзьями, ни учителем и учеником. Цель, с которой меня пригласили в Швейцарию, вполне прояснилась.

– Вы родились в этом доме? – спросил я.

– Нет, в Эльзасе, около Мозеля.

Беседа не клеилась. Патрик с трудом скрывал недовольство моим отказом стать секретарём Общества Соловьёва в Москве. Казалось, он сожалел и о том, что зазвал меня к своей матери, и я прикоснулся к его тайне: монашество в миру. Он не был бессердечен, жил по заповеди: «да оставит человек отца своего и матерь свою…» Жену ему заменила Римская церковь. О его монашестве я уже подозревал. Мартина, сотрудница Патрика на факультете социологии, месяц назад удивила меня признанием: