.

Стихам Руслана Комадея (1990 г. р., «Новая юность», №2) смысловые затемнения и принципиальная дискретность, разорванность скорее мешают, нежели идут на пользу (хотя энергетика поиска, ценная сама по себе, ощутима): «колодезный воздух / и после поздно / ломает занятый снегопад / копает число / пронимает утро / не спит а живет вперед».

«Песни для одного» Александра Маниченко (1988 г. р., «Урал», №9) исполнены не столько заявленной элегичности, сколько герметичной, безблагодатной и холостой кумуляции: «супермен летит над домами / чип и дейл спешат на помощь / и штирлиц как цой жив // вот баба с факелом в одной руке и книжкой в другой руке / вот мужик с кепкой в руке и с кепкой на голове». Стертость интонации как поэтический прием здесь не работает, а элегизм остается лишь в зачаточном состоянии.

В поэзии Ольги Брагиной (1982 г. р., «Новая юность», №4) перемежаются подчеркнуто земной и абстрактно-философский дискурсы, и стихотворение работает скорее на самом этом чередовании, чем на непосредственном содержании указанных блоков; захватывает скорее сама скорость их тасования, нежели весьма туманный сквозной «месседж»: «засим позволь откланяться тебе, забыть пароль, рассыпать соль / на дереве махогони, мороженую воблу, / которая внутри безвременно утопла / над печенью вокруг орбиты, не напомнит Космос, / куда бы притяжение земли ни занесло нас, / засыпан пеплом, обнесен забором и гражданским браком, / выгуливать собак нельзя, соленой кости лаком».

Общую проблему, свойственную в большей или меньшей степени перечисленным авторам (подавляющее большинство из которых, по праву, заметны в современном поэтическом процессе), можно сформулировать строчкой интересного уфимского поэта Марианны Плотниковой (1984 г. р., «Новая юность», №4): «и пока за пределы посуды / выкипает кровавая муть / на стекле застывают сосуды / и не можется внутрь заглянуть». «Заглянуть внутрь», довольствуясь внешней броскостью, получается действительно далеко не всегда, что, конечно, не может отменить множества любопытных поэтических находок.

Есть расхожая, но от этого не менее резонная поэтическая заповедь: «Можешь не писать – не пиши». Действительно, стоит стремиться к тому, чтобы сказать стихами то, что можно сказать только стихами. Но как соответствовать этой максималистской планке, когда ты весь переполнен радостью говорения в рифму, когда душа хочет, но еще не может как следует сказаться? Представленные здесь авторы еще только преподносят свои стихи «граду и миру», и восторг от самого факта стихотворчества в них в той или иной степени зримо превалирует над весомостью высказывания.

Не в меру аллегоричны стихи Даниила Сизова, представляющие, судя по всему, одну из первых проб пера. Публикацию в журнале «Звезда» (№2) ему стоит воспринимать скорее как аванс на будущее: «В Начале был Мороз, не эта стужа, / В припадке ярости прикончившая лужу, / А что-то вроде Музыки без слов, / Затертой между ледяных оков».

Есть определенная прелесть в озорной и энергичной разболтанности (проявляющейся по преимуществу на ритмическом и звуковом уровне) стихов самарского поэта Любови Глотовой (1985 г. р., «Знамя», №3). Но подчеркнуто провинциальное юродство ее лирического субъекта не способно удивить, ибо не раскрывает драматический потенциал, заложенный в самом феномене юродствования, не говоря уже о том, что этот тип стихового поведения уже довольно хорошо отработан и в каком-то смысле исчерпан. Шутовство остается шутовством (пусть местами и достаточно виртуозно исполненным): «ты у меня одна / партия и страна / мне уже двадцать два // я еще нет никто / есть Питер и есть Москва / и остальное ничто»; «Так идешь возле кладбища – / смотрит с неба туманный крабище / и луна скособочила рот // И величия мания – / а ведь крабик в тумане я, / тот же крабик я, тот»