– Всегда считал алхимиков чокнутыми.

– О нет, мы не чокнутые. А вот сектанты-назарриты – те вполне. Говорят, потрошили нелюдей на ингредиенты, да только в последние сто лет вместе с нелюдями заметно поубавилось и количество назарритов. Кажется, этот Вербина был из их числа. В груде хлама, оставшейся от старой лаборатории, я нашел несколько его книг и бегло пролистал их. Обычные алхимики тоже прибегают к тайному языку, но это нечто другое. Морок обещал помочь, но нам от этого не будет легче. Работы завались.

– Он не испугал тебя?

– Немного. – Лонан поморщился. – Но бояться глупо. Бояться чего-либо – только зря тратить отпущенное время. У меня есть шанс соприкоснуться с запретной алхимией! Это опасно, но все же…

Асавин не верил своим глазам. Его товарищ, вечно мрачный, не по возрасту ворчливый, словно старик, запертый в тщедушном теле, внезапно расцвел. В темных глазах блеснула молния. Даже в тот день, когда они наконец получили свободу, Асавин не видел в них такого живого блеска.

Пошла тяжелая работа по восстановлению лаборатории. Сначала решили простые задачи: поставили на место съехавшую крышу, залатали дыры в подпаленных стенах, затянули окна свежим пузырем. Затем принялись за внутреннее обустройство. Сколотили новые полки и стеллажи, столы для опытов и оборудования. Сложней всего пришлось с хрупкими шлангами и стеклом, но контрабандисты Дарио каждый день приносили что-то новое на замену. Лаборатория начала приобретать приличный вид.

Теперь Лонан и Асавин много времени проводили бок о бок, и только когда приходил Морок, чтобы помочь в расшифровке записей Вербины, Асавин мог прогуляться по Цитадели и зайти к Дивнике. Она отселила Тьега в отдельную пристройку, возведенную за пару дней, где его не могли побеспокоить обычные посетители.

Мальчишка много спал, а остальное время – лихорадочно говорил, и особенно словоохотливым он был с Асавином. Всеблагой, да он просто не затыкался! Трещал о своей родне, о любимых сердцу местах, о первой любви.

– Асавин, скажи, ты любил когда-нибудь? – спросил он, когда немного утомился от длительного монолога.

Эльбрено задумался. В нем часто вспыхивала страсть, но прогорала она тоже очень быстро, оставляя от эмоций только холодное пепелище.

– Когда мне было тринадцать, мне очень нравилась одна девушка, – признался Асавин. – Она торговала сливами, а я скитался по улицам. Она была добра ко мне.

– Красивая?

– Я уже не помню. Кажется, она была самой обычной, но казалась мне воплощением Благодати.

– Марго тоже кажется мне… такой, – с улыбкой произнес Тьег. – Я думал, что обязательно на ней женюсь. Она очень красива. Но я не могу. Она моя кузина.

– Прошу, не посвящай меня в эти высокородные кровосмесительные страсти. Да и зачем жениться, когда в мире столько девушек? Покуда молод, наслаждайся своей молодостью. Не ты ли мне ныл об этом?

– Я был здоров. А когда ты лежишь ни жив ни мертв, начинаешь думать о том, что действительно важно. Например, что я так и не сказал Марго о своих чувствах и не услышал ее ответа.

– Иногда детской любви лучше оставаться теплым воспоминанием.

– Твоя возлюбленная что, отказала тебе?

Асавин погрузился на самое дно старательно похороненных воспоминаний. Тогда он был нищим, но думал, что обязательно вернет свое. Что искупит вину за воровство и станет человеком. А через пару лет он уже загремел на каторгу.

– Нет, но ее отец был против такой дружбы. Она пропала. Наверное, он увез ее, выдал замуж за достойного человека. Честно говоря, я даже не помню ее имени.

Сейчас это казалось Асавину непозволительной глупостью, и он тешил себя мыслью, что доброта этой девушки из прошлого рано или поздно иссякла бы. Доброта лицемерна, за ней всегда что-то кроется. Либо слабость духа, либо гниль. Доброта притупляет осторожность даже самого ловкого зверя. Нет яда верней и смертоносней.