– Что-о-о? – словно споткнувшись, Илья Моисеевич вынужден был прерваться, чтобы выразить всё своё негативное отношение к услышанному. – Опять жабы? Головастики? Эльвира Сергеевна? Нашли мне авторитет! Лягушки! Тьфу!!!

– Ну, знаете ли!!! – возмутилась Эльвира Сергеевна и выскочила из класса.

Илья Моисеевич, обескураженный произошедшим, растерянно взирал то на дверь, то на класс, не зная, что предпринять.

Помимо всего прочего, Илья Моисеевич был страшный матерщинник. Бывало, разбирая чертежи своих учеников и обнаружив там какие-то неточности или помарки, он не сдерживался в выражениях и, чтобы обозначить своё истинное отношение к данному факту, и в то же время пытаясь обезопасить себя от нежелательных последствий, не отрываясь от чертежа, обращался к аудитории:

– Девочки е-е-есть?

В ответ на что дружный мальчишеский хор кричал:

– Не-е-ет!

И тогда Илья Моисеевич с чистой совестью начинал смачно выдавать перлы ненормативной лексики, которой он владел в совершенстве. Когда же выяснялось, что его обманули, тут же пытался неловко оправдываться:

– Меня подставили, ведь я же спрашивал, ну вы же слышали? – брови его снова взлетали на лоб. Но в ответ звучало дружное:

– Не-е-ет!

Впоследствии, чтобы избежать подобных неприятностей, он поделил класс на две группы, отделив мальчиков от девочек, и уже со спокойной совестью продолжал упражняться в собственном красноречии. Но, на всякий случай, всё же подстраховывался, спрашивая класс о присутствии девочек.

Илья Моисеевич жил неподалёку от школы, на улице Фрунзе, аккурат напротив городской тюрьмы, огороженной от внешнего мира высокой белокаменной стеной. Его ученики, зная об этом, не могли не использовать этот факт, чтобы не поприкалываться над ним. Особенно преуспел в этом Граф, обладающий даром искусно имитировать любой голос. Выглядело это примерно так.

– Алло, это Илья Моисеевич? – говорил он голосом, хорошо известным адресату, например, директрисы.

– Ну да, это я!? – не то восклицал, не то спрашивал тот, словно сам был не уверен в этом. – Я Вас внимательно слушаю, Мария Григорьевна!

– Илья Моисеевич! Вы всё ещё живёте дома или, таки, уже напротив?

Тут только до него доходило, что его просто разыгрывают, но природная интеллигентность и воспитание не давали ему возможности положить трубку раньше «директора» и он терпеливо ожидал, когда это сделает звонивший.

В другой раз «голос директрисы» в трубке срочно вызывал его в школу. А на улице зима и уже одиннадцать часов вечера. А стайка бездельников у телеграфа, потехи ради, вытянувшая пожилого уже человека из дома и, скорее всего, из постели, ждёт, когда он просеменит мимо них по противоположной стороне улицы. А те, убедившись, что их уловка удалась и, утратив тут же всякий интерес к последнему, начнут потихоньку расходиться по домам.

Но всё же, справедливости ради, надо отметить, что школяры относились к нему очень хорошо. Зла на него никто не держал, да и не за что было. Наоборот, он был одним из любимых, если не самым любимым преподавателем. Уроки черчения посещали с большим удовольствием, особенно после раздела класса на две группы, в результате чего каждый второй понедельник стал выходным.

И всё же, что удивительно, при всей своей колоритности, Илья Моисеевич не заработал себе никакого прозвища. Даже просто упоминая его в разговоре, все называли его по имени отчеству.

Был ещё один очень прелюбопытнейший персонаж из преподавательского сообщества – учитель труда Павел Максимович, по прозвищу Таракан.

С первого взгляда трудно было понять, почему его так прозвали, разве что за рыжие, слегка вьющиеся, волосы на уже лысеющей голове. Но уже через некоторое непродолжительное время после знакомства и общения с ним становилось абсолютно понятно, что это более, чем подходящее прозвище, которое ему можно было придумать.