– Иди-ка ты спать, человече. Неча ночь у кострища коротать. Тебе завтра дружину сквозь пущу вести, потому как кроме тебя никто дороги до Барсучьего лога не знает, а кимарящий на ходу проводник нам не нужен. Станется, заведёшь отряд в трясину.

– Не усну я… – запротестовал было зареченец, но окольничий его строго перебил.

– Иди-иди. Заберёшься под овчину, согреешься и сам не заметишь, как сон сморит.

– Я б лучшее… того… из нутра погрелся… выпить бы… – плаксиво пробормотал мужик.

– И думать не смей. Аль забыл мои слова? Чтобы свеж и бодр был. Не хватает нам ещё по тутошним борам за хмельным болотником плутать.

Крепач пробормотал в ответ что-то нечленораздельное и, вцепившись в полы кожушка, побрёл во тьму, вскорости скрывшись меж палаток.

Всеволод посидел ещё немного, глядя как робкими язычками голубого пламени занимаются обломки ивовой веточки. Полная луна, встав над лесом, стёрла звёзды с небосвода. Ухающий филин умолк, видимо сменил свой незамысловатый вокал на более практичное занятие, например охоту. Поднявшись, воевода отряхнул штаны от налипшей хвои и сухих травинок и отправился следом за Кузьмой, на боковую. Сон свалил его почти мгновенно.

5.

Самый лучший воин

Утро выдалось на удивление холодным, несвойственным даже для капризной весенней поры Окоротского края. Ночной заморозок сковал прозрачной, ломкой плёнкой лужи, покрыл седой коростой льда обомшелые комли старых пней, выпал серебристой пудрой инея на листьях лопуха и папоротниковых вайях. Кружевина даже прихватила белой вязью нижние ветки деревьев и кустов. Угрюмые кметы, стуча зубами, наскоро развели костры и, похлебав походные харчи, принялись сворачивать заиндевелые палатки. В стылом воздухе висела напряжённая скованность и тишина. Слова в ней застревали, будто в сосновой живице, и разговаривать людям совершенно не хотелось. Наконец сборы закончились, и десятки построились на опушке. Пора было отправляться в путь-дорогу. Опричники, удивив всех, поднялись ещё раньше и теперь, оседлав коней, замерли в горделивых позах у самой кромки леса. Там, где в непроглядной гуще из крапивы, рябинника и поросли молодой ольхи виднелась едва различимая тропа, уходящая меж колоннады неохватных стволов сосен.

Всеволод, бросив беглый взгляд на своих людей, с беспокойством огляделся.

Заметил он её не сразу. Врасопряха в сопровождении каурки стояла чуть поодаль, в стороне, у распушённого, кудлатого куста кизильника, усыпанного тёмными, мелкими листочками. Завернувшись в плащ, кудесница пыталась согреть дыханием озябшие ладони. Заметив, что он смотрит, волховуша отвернулась, сделав вид, что поправляет ремешок подпруги. В следующую секунду её фигурку скрыла широкая спина Ксыра, появившегося всё так же неизвестно откуда, и непонятно как не замеченного воеводой раньше. С неприятным чувством сожаления и вины Всеволод развернулся и пошёл к ожидавшим всадникам.

Как он и предполагал, бравада опричников оказалась делом напускным. Вчерашняя попойка не прошла для них бесследно, о чём красноречиво говорили помятые, опухшие лица молодцов. Княжича среди них не было.

– Вижу, утро для вас добрым не сказалось, – Всеволод встал перед строем конских морд и насупленных, недовольных физиономий с набрякшими мешками под глазами.

– Ничего, воевода, для нас похмелье не впервой. На твёрдости рук никак не отразится. Лучше расскажи куда дальше править? – спросил, позевывая, Тютюря.

– Сам пока не знаю. Поведёт отряд Кузьма – мужик из местных. Мы за ним. Ты же со своими людьми замкнёшь колонну.

Калыга покорно склонил голову, на сей раз не став спорить и пытаться выторговать место во главе. И ежу было понятно, что в густом бору, на узкой тропке конному не развернуться. Случись нужда к отходу и всадники лишь потопчут идущих за ними гридей.