* * * * *

Он стоял посреди песчаного пляжа, насыщенного цветом, как яичный желток. Девственно-чистый, не затоптанный тысячами ног, пляж был буквально, по-настоящему диким.

Впрочем, одна цепочка следов на песке все же имелась. Она тянулась от океана к полосе изумрудно-зеленой травы, которая простиралась до пальмовой рощи, такой же нарочито декоративной, как и все остальное вокруг.

Возле пальм стоял шалаш, крытый их листьями. Широкими и даже издалека казавшимися прохладными.

Он не видел, но точно знал, кто ждет его в шалаше. Но, как бы ему ни хотелось сейчас туда, он не стал торопиться. Ему захотелось понять, вспомнить, откуда он знает, кто оставил следы на песке. И, самое главное, надо было понять, кто же такой он сам. Почему-то без этого понимания ему казалось неправильным идти туда, к своему Солнышку.

Он медленно опустился на песок. Запустил в него ладонь, поднял руку и, раздвинув пальцы, стал наблюдать, как желтые, словно крупицы золота, песчинки текут ускоряющимися водопадиками вниз, торопясь смешаться с триллионами собратьев, чтобы перестать быть почти ничем, а стать внушающим уважение широким и длинным пляжем.

Как бы хотелось и ему перестать быть неведомой крупинкой, у которой даже нет имени, и войти, влиться в огромный мир себе подобных!

Впрочем, разве этого ему по-настоящему хочется? Ведь на самом-то деле ему нужна только она, Женя, его любимая. Но ему известно уже, – неважно как и откуда, – что его нежное Солнышко принадлежит иному миру, с которым ему никогда не слиться, не стать одной из составляющих этот мир песчинок.

Хорошо уже, что он стал кое-что помнить. Он по-прежнему вываливался каждый раз из солнечной сказки в бесцветное и безразмерное ничто, но уже не растворялся в нем полностью, не становился с ним единым целым. Что-то продолжало жить, теплиться, пульсировать, словно робкий лучик света в кромешной угрюмой тьме, согревая его надеждой. Он почти ничего не мог там по-настоящему вспомнить, знал лишь, что надо ждать. Обязательно. Сколько угодно долго. Тем более, понятия «долго» там не было. Там обитала лишь вечность. А скорее всего, там вовсе не существовало времени, ведь он снова и снова оказывался здесь, на ярко-желтом пляже под ярко-синим небом, и рядом с ним всегда была она – его любимая. Он почти ничего не помнил из их прошлых встреч, кроме двух ярких цветов: синего – неба и моря, и желтого – песка и солнца. Зато он всегда помнил ее – свое золотоволосое Солнышко. Помнил вкус ее губ и запах волос, помнил тепло ее рук и прохладную шелковистость кожи. А еще он помнил…

От неожиданности он подскочил, осознав вдруг, что помнит их прошлую встречу! Пусть не всю, и очень сумбурно, на грани бреда, но все-таки это были не абстрактные пятна, а именно воспоминания. Напрасно он сравнивал сейчас себя с безымянной песчинкой! Ведь в прошлый раз Женя дала ему имя!..

* * * * *

Женька лежала на полу шалаша, устланном большими, гладкими и прохладными листьями, с нетерпением ожидая его. Ивана. Она сама назвала его так, и у него теперь было имя. Почему-то оно вызывало в ней ощущение силы, тепла, доброты. Возможно из-за сказок, в которых часто именно так звали героя – сильного, смелого, красивого и доброго, – такого же, как ее Иван.

Ждать пришлось на удивление долго, хотя Женька была уверена, что он где-то рядом. Наконец зашелестели, раздвигаясь, листья, в проем брызнуло солнце, и Женька невольно зажмурилась. А когда снова открыла глаза, Иван был уже рядом. Он опустился на колени и осторожно положил руки поверх ее ладоней, которыми она невольно прикрыла груди. Помедлив, Женька высвободила руки, и прохладные большие ладони Ивана легли прямо на нежные полушария, накрыв их почти целиком. Она шевельнулась, призывая любимого к более активным действиям. Он все понял правильно, склонил над Женькиным лицом голову и коснулся ее губ своими. Совсем чуть-чуть, не раскрывая их. Глубоко вдохнул и сказал хрипло: