Он ничего не помнил! Впрочем, нет. Он помнил сон. Тот самый, который видел только что.

…Ему снилось море. Или океан. Медленные, ленивые, неправдоподобно бирюзовые волны облизывали желтый-прежелтый песок. А с синего-синего неба софитом вселенского счастья пылало солнце. Все вокруг было именно таким – преувеличенно цветным, чувственным, неправдоподобно ярким. Впрочем, ему не с чем было сравнивать, ведь он не знал, как должно это выглядеть на самом деле. И он не знал, что это сон. Потому что увиденное было единственным, что он вообще когда-либо видел. Тем не менее, ему казалось, что так и должно быть. Что так было и будет всегда. Поэтому он просто радовался и любовался на сказку, принимая ее за быль.

А потом он увидел девушку. Она стояла лицом к океану и слушала шершавый шепот гладившей песок воды. Он не видел ее лица, но непостижимым образом был уже очарован его красотой. Он еще не касался ее кожи, но уже был влюблен в ее чистоту и нежность. Да что там! Он любил уже эту девушку. Всю – от зарывшихся в бархатистый песок ступней до кончиков золотистых волос, невесомыми волнами растекающихся по загорелым плечам и спине.

Боясь спугнуть волшебное видение, он, почти не дыша, подошел ближе. Но, оказавшись с ней рядом, задохнулся от нахлынувших чувств:

– О, как же красиво!.. – И тут же зажал рот ладонями, ожидая с тревогой реакции незнакомки.

Но девушка не испугалась. Она даже не стала оборачиваться, словно и так знала, кто стоит сзади.

– Не то слово, просто сказочно! – сказала она так легко и спокойно, словно разговаривать, стоя спиной к собеседнику, было вполне обычным делом.

Впрочем, ему все сейчас казалось обычным, единственно возможным, каким и должно быть всегда. Даже то, что и сам он, и девушка были полностью обнаженными, ничуть не смущало его.

– Вообще-то я о тебе, – пояснил он, выровняв наконец-то дыхание. – Твои волосы… Они похожи на солнечные лучи. Можно я буду называть тебя Солнышко?

– Пожалуйста, – засмеялась девушка, по-прежнему не оборачиваясь. – Только я вовсе не красивая. Когда ты увидишь меня…

– Я и так тебя вижу.

– Когда ты увидишь мое лицо…

– Я знаю твое лицо.

– И как оно тебе?

– У тебя удивительные глаза! Они – как этот океан, только еще бездонней. А от твоих веснушек пахнет радостью и улыбкой.

– Неужели радость имеет запах? А улыбка?

– Все имеет запах. – Он понял это только что, но не стал удивляться. – Ты, например, пахнешь свежим хлебом… – На сей раз он все-таки удивился, поскольку был уверен, что никогда не пробовал и даже не видел хлеба.

– Тогда зови меня не Солнышком, а Булочкой! – не заметила его растерянности девушка. – Кстати, это будет вполне справедливо. – Она хлопнула себя ладошками по выпуклому животу.

Теперь засмеялся и он:

– Если я назову тебя Булочкой, мне захочется тебя съесть. А Солнышко съесть нельзя – им можно только любоваться и греться его теплом.

– Ты тоже будешь греться моим теплом? – спросила она так, что он сразу понял: она на самом деле хочет узнать это.

– Я уже делаю это, – ответил он и, шагнув к ней вплотную, почувствовал, как пахнущие солнцем волосы щекотнули его шею, как прохладная шелковистая кожа коснулась его груди, живота…

Впрочем, все это длилось одно-два мгновения. Через которые он и проснулся. И его ничто уже не касалось – ни горячее, ни холодное, ни грубое, ни шелковистое. Потому что ничего не было. Вообще ничего, как и его самого.

Он помнил лишь сон, откуда-то понимая, что это был именно сон, хотя и не зная уже, что же это такое. Но и это воспоминание быстро проходило, улетучивалось, словно великое ничто, которым он вновь становился, всасывало в себя все, имеющее хотя бы малейшее отношение к чему бы то ни было. Даже сон был для этой совершенной пустоты слишком вещественной, чересчур материальной субстанцией.