– Там… Там женщина утонула! – испуганно вякнул я и ткнул рукой в сторону омута.

– Да то Инга, – отмахнулся мужик и сплюнул. – Сигаретки у тебя не найдется? Сладенького шибко хочется.

– Да какие сигареты! – возмутился я. – Говорю же вам, человек утонул!

– И я тебе говорю – Инга то! Чего всполошился? Или сигареты жалко?

– Да нате ваши сигареты! – сунул я пастуху начатую пачку. – Забирайте все! Только сделайте же что-нибудь! Там эта Инга нырнула и уже десять минут не выныривает.

– Может и до завтра не вынырнуть, – благодарно кивнул мужичок, пряча сигареты за пазуху.

– Как… до завтра? – поперхнулся я пастуховой шуткой. – Вам не стыдно?

– Чего мне стыдиться? – глянул вниз мужик. – Мотня вроде застегнута.

Понимая, что от циничного придурка мне ничего путного не добиться, я, как был босиком, бросился в сторону деревни. Пусть спасать женщину было уже поздно, но надо ведь сообщить о несчастье тем же родственникам… Да и вообще – надо же было хоть что-нибудь делать!

Разумеется, я не знал, где жила несчастная Инга – я вообще никого еще в этой деревне не знал, кроме бабы Нюры. Поэтому побежал я сразу к ней.

Старушка шуровала в печи ухватом, когда я заорал прямо с порога:

– Там женщина утонула! В омуте! Инга, что ли!..

Баба Нюра продолжала двигать чугуны и кастрюли. Только нахмурилась:

– Ходил-таки к омуту? Говорила ж тебе…

– Баба Нюра! – опешил я. – Да при чем тут это?! Говорю ж, утонула женщина! Пастух сказал, ее Ингой зовут.

– Да чего ты кричишь-то так, – поморщилась хозяйка, отставив, наконец, ухват. – Чай, не глухая еще! Никуда твоя Инга не денется.

– Да не моя она… – растерялся я окончательно. – И как же не денется, если нырнула и не всплывает?

– Всплывет, – вновь вернулась к ухвату баба Нюра. – Сегодня и всплывет. Али завтра…

– Ну, я не знаю! – всплеснул я руками, а сам подумал: ну не могут же они все тут быть такими равнодушными циниками!

Баба Нюра словно услышала мои мысли. Она подцепила ухватом небольшой чугунок, перенесла его на стол и сказала:

– Садись-ка лучше, кашки поешь! Горяченькая, с корочкой. Из печи-то, поди, и не едал никогда. А про меня не думай, что я к смерти уваженья не имею… К ней, костлявой, я очинно уважительно отношусь. Только нету тут никакой смертушки, – баба Нюра быстро перекрестилась. – Тута другое совсем.

– А что тут может быть другое? Нырнул человек и…

– С парамира она, Инга-то! – перебила меня хозяйка. – Туды и ходит всё… Второе уж лето ходит, сердешная.

– Откуда? – закашлялся я. – Из Памира?

– Да не с Памира никакого, а с парамира, что ль… – Баба Нюра нахмурилась, вспоминая. – С парального, что ль… Или с парного какого… Что ни есть! – Она махнула рукой. – С ненашего.

– Из параллельного, может? – хмыкнул я.

– Так и есть, – заулыбалась хозяйка. – С параллельного мира. Так Ингушка и говорила.

– Но это же глупости! – засмеялся я, забыв даже на миг о трагедии.

– Мы, может, и не шибко образованные, – обиделась баба Нюра, – но не глупее городских. И Ингу год уже как знаем. И если не поняли чего, то видели, как она прошлым летом нагишом в деревню прибежала, а потом каждый день в омут бросалась. Поперву тоже считали, что девка ошалела, убиться задумала. А она не топиться бегала, а домой попасть хотела.

– И что? Она вам сказала, что попала сюда из параллельного мира? – Я перестал улыбаться.

– Так и сказала, – кивнула хозяйка. – Омут-то наш давно Нечистым кличут, много народу в нем сгинуло, а чтобы оттуда к нам – такого не было. Только Ингушка нам рассказала, что в омуте том то ли дверь какая на дне, то ли лаз, а ведет в другой мир, паральный этот. И она оттуда пришла, а назад попасть теперь не может.