Здесь особенно важен грамматический «вид» герундия, как его называют: тот факт, что с точки зрения говорящего, действия Робинзона представляются полностью завершенными, «перфектными», как это технически называется. Лодка привязана, раз и навсегда, его вещи перенесены на берег и останутся там лежать. Прошлое было маркировано, время перестало быть «потоком», оно было разделено на отрезки и тем самым приручено. Но действие, которое является грамматически завершенным, с нарративной точки зрения остается открытым: сплошь и рядом Дефо в своих предложениях берет успешно завершенное действие (привязав мою лодку…) и превращает его в обещание другого действия: я нашел, что она может плавать… взял ружье… выбрался. А затем – гениальный штрих! – это второе действие становится предпосылкой для третьего:

Герундий в прошедшем времени, прошедшее время, инфинитив, прекрасная трехчастная последовательность. Zweckrationalität научилась выходить за рамки непосредственных целей и намечать более длинную временную арку. Главное предложение в центре выделяется своими глаголами действия (я приложил усилия… я пошел… я привязал), которые являются единственными спрягающимися в определенной форме. Слева, и в прошлом, лежит герундий: полуглагол, полусуществительное, он придает действиям Робинзона излишек объективности, помещая их почти что вне его собственной персоны; так и хочется сказать, что это объективированный труд. Наконец, справа от главного предложения, и в неопределенном (хотя и не в отдаленном) будущем находится придаточное цели, чей инфинитив – часто двойной, как будто чтобы усилить открытость – воплощает нарративную потенциальность того, что лежит впереди.

Прошлое – настоящее – будущее: «ритм континуальности», как Нортроп Фрай назвал страницы, посвященные прозе в «Анатомии критики». Что любопытно, там очень мало говорится о континуальности, но очень много – об отступлениях от нее – начиная с «квазиметрического» равновесия «придаточных предложений у Цицерона» и вплоть до «маньеристской прозы», которая «делает свой материл слишком симметричным», до «длинных предложений у позднего Генри Джеймса» («не линейный процесс мышления, а одновременное понимание») или, наконец, до «классического стиля», который осуществляет «нейтрализацию линейного движения»[131]. Любопытно это постоянное соскальзывание от линейной континуальности к симметрии и одновременности. И Фрай в этом не одинок. Вот Лукач, «Теория романа»:

Только проза может тогда с должной силой передать страдания и избавление, борьбу и триумф [путь и освящение]; только ее не стесненная ритмом гибкость и стройность равно годится для выражения и свободы, и оков, и наличной тяжести, и завоеванной легкости имманентного мира, воссиявшего от обретения смысла[132].

Концепция сложная, но понятная: поскольку для Лукача «всякая форма – это разрешение диссонансов бытия»