Полинка велела наследникам взять из кухни чего-нибудь перекусить, если есть такое желание, и больше там не появляться. Сказано это было категоричным тоном, но я видела как смягчилось лицо подруги при виде детей, как исчезла с него печать непреходящий усталости, словно она вдруг помолодела на добрый десяток лет.

Мальчик и девочка послушно ретировались, зато появился Полинкин муж. Он оказался татарином (сразу стало ясно в кого уродился их сын), усатым и столь упитанным, что я искренне пожалела Полинку, вынужденную кормить этакую тушу.

С нами он поздоровался сварливым тоном, гостям явно рад не был, но перечить властной жене не посмел, и исчез с глаз следом за детьми.

Полинка выдала нам с Машкой по паре тапочек. Едва взглянув на них, я заявила что останусь босиком – благо и пол, и дорожки выглядели безупречно чистыми, в отличие от протёртых тапок, в которых неизвестно чьи ноги потели.

Следом за хозяйкой мы прошли на кухню, где оказалось даже уютно, несмотря на убитую мебель и знававшую лучшие времена технику. Ночная чернота окон скрадывалась яркими занавесками, идеальная чистота компенсировала недостаток свежего ремонта, а всякие приятные мелочи, вроде пёстрых прихваток, коллекции магнитов на холодильнике, и весёлых детских рисунков в самодельных рамках, создавали такую домашнюю атмосферу, что я прониклась к Полинке искренним уважением, ведь несмотря на вечную занятость работой, она умудрялась быть хорошей хозяйкой и наверняка заботливой матерью.

Мы с Машкой сели за накрытый клеёнчатой скатертью стол, а Полинка торжественно извлекла из шкафчика пузатую бутылку вина, припасённого, видимо, для особого случая, и объявила, что сейчас мы будем готовить ужин. Против этого никто ничего не имел, и скоро на плите уже ворчала жарящаяся картошка, резался на скорую руку простенький салат из тепличных овощей, закипал электрочайник.

А когда наконец мы разложили еду по тарелкам и открыли вино, Машка, от недавней угрюмости которой не осталось и следа, игриво заметила:

– Главное не уклюкаться теперь, а то завтра не встанем.

– С бутылки на троих не уклюкаемся, – успокоила её Полинка, – А за добавкой не пойдём, а то не ровен час опять твоего Карася встретим. Небось до сих пор у ларька трётся, мелочь стреляет.

– Ларёк же вроде до одиннадцати работает? – заметила я, покосившись на кухонные часы, выполненные в виде разделочной доски.

– Наивняк! – вздохнула Машка, – недаром же Европу называют страной непуганых идиотов. После одиннадцати ларёк окна закрывает, только и всего. А то, что нужно, всё равно можно купить, только уже через дверь.

Я хотела было спросить, куда в этом городе смотрит полиция, но подумала что, такой вопрос прозвучит не менее наивно, и промолчала.

Мы разлили вино по бокалам, выпили за встречу, приступили к ужину. Простенькая еда оказалась на удивление вкусной и какое-то время над столом висела тишина, лишь вилки звякали о тарелки да трещало у нас за ушами.

А утолив первый голод и опустошив ещё один бокал вина, я повернулась к Машке и таки осмелилась повторно задать вопрос, на который ранее не получила ответ.

– Так что с сыном у тебя случилось? Ваня же, да? Сколько ему лет?

Машка покосилась на уже ополовиненную бутылку и ответила мрачно, но без промедления:

– Двадцать шесть. А случилось… дерьмо случилось.

– Лучше и не скажешь, – заметила с сухим смешком Полинка, – Слушай, Маш, а давай на чистоту, а? Ты сама-то веришь в его невиновность? Или защищаешь просто потому что мать?

Машка беспомощно, как-то по-старушечьи всплеснула руками.

– Конечно верю! Кому же мне верить, если не своему ребёнку?