В назначенный день Замша вышел в центр комнаты в зале судебного заседания, встал за кафедру и внимательно оглядел судей в мантиях. Он немного волновался, но не испытывал обычных затруднений с речью. Юридический язык был той стихией, в которой он, пожалуй, чувствовал себя комфортнее, чем в стихии разговорного языка. Он начал говорить и сам поражался ясности своей речи, лёгкости аргументирующих конструкций, изяществу, с которым разбивал доводы оппонентов.

– Остановитесь на минуту, – прервали его. Он взглянул на судей, и его язык прилип к нёбу. Двое дремали, уронив голову на грудь. Остальные с отсутствующим видом разглядывали его. Ему вдруг показалось, что перед ним не люди, а соломенные чучела. Он даже поймал себя на желании подойти к одному из них и потыкать вилами в бок.

– Есть вопросы к представителю? – спросил председательствующий.

Дремавшие чучела открыли глаза, остальные неловко заёрзали.

– Ну хорошо, тогда у меня вопрос, – обратился к нему председательствующий, и Замша приготовился к изощрённому экзамену.

– Скажите, уважаемый представитель, вы считаете, что ваши требования справедливы? – услышал он и, поражаясь бесцельности вопроса, механически ответил:

– Да.

– Спасибо. Если у вас всё, можете присесть.

– У меня всё, Ваша честь, – сказал Замша и, закрыв папку, уселся на своё место.

Дело было выиграно, но Замша не испытал никакого удовлетворения от победы. Сразу после того, как он вышел из здания суда, у него зазвонил мобильник.

– Ну как? – спросил Шеф.

– Победа, – коротко констатировал Замша.

– Уф-ф-ф, – запыхтел Шеф. – Ну, слава Богу! Уф-ф-ф. Серьёзные люди постарались. Из Москвы звонили. Уф-ф-ф. Уф-ф-ф-ф. Уф-ф-ф.

Сидя в кресле после обеда и вспоминая радостное пыхтение Шефа в телефонной трубке, Замша осознавал, что и сам был чучелом, куклой в разыгравшемся фарсе под названием правосудие, глянцевой журнальной картинкой, изображавшей молодого преуспевающего стажёра адвоката в тёмно-синем костюме и галстуке цвета «аделаида». От таких мыслей начиналась депрессия, и хотелось выпить. Жизнь представлялась чередой однообразных и бессмысленных событий, – таких же, как траектория полёта надписи «Вечный ОМ» на экране монитора.

Посидев минут двадцать, Замша решительно поднялся и отправился к Шефу требовать прибавки жалованья.

Шеф, как всегда, задумчиво курил за большим лакированным столом.

– Николай Николаевич, – с порога начал Замша, – я тут. Дело тут.

– Ух, ты, новый галстук! – Шеф вскочил из-за стола и подбежал к Замше, пыхая сигаретой. – Классный галстук. Вот это молодец! Только дай-ка. – Он подтянул ослабший узел. Замша стоял и густо краснел. Ему было неловко оттого, что шеф возится с его галстуком. Сам шеф носил костюмы и галстуки от Zegna.

– Вот… – Шеф отступил на полшага, любуясь. – Совсем другое дело!

– Николай Николаевич, помните то большое дело, которое вы мне дали?

– Конечно, помню! Что там? – с интересом спросил Шеф, тяжело погружаясь в кресло.

– Документы сданы в налоговую. Сегодня утром.

– Да ты что? Молодчина! Глеб Андреевич! Молодчина! Дай-ка я… – Шеф перегнулся через стол и принялся жать Замше руку. – Я в тебе ни минуты не сомневался!

– А, это…

Замша осторожно присел на краешек стула и отчётливо произнёс:

– Я ещё вот что, Николай Николаевич.

– Что? – Шеф покрасневшими глазами посмотрел на него сквозь дымовую завесу.

– Николай Николаевич, мне бы… – В этот момент у Замши внезапно зачесалась левая голень, и он, резко нагнувшись, принялся её скрести. – Мне бы оклад, – донёсся до Шефа снизу его охрипший голос. Шеф, затушив сигарету, медленно произнёс:

– Вот смотри.