Марат поморщился. Вся эта история не нравилась ему. Она выбила его из привычной колеи. Но главное, что беспокоило, он чувствовал, как в нем проснулось вдруг что-то странное, непонятное, что не подчинялось ему самому, нарушало обычный строй мыслей, заставляло поступать вразрез с устоявшимися понятиями и привычками.

Сердито хлопнув дверью подъезда, он направился в сторону бильярдной. Марат считался хорошим игроком и нередко допоздна гонял шары. В этот раз он превзошел самого себя. Выиграл все партии и разделал под орех главного своего соперника Сашку Быстрова. Шары, как обезумевшие, носились по зеленому полю и, толкая друг друга, спешили влететь в какую-либо из луз.

– Тебя по какому месту сегодня шарахнуло? – пробасил недовольно грубиян и задира Колян Савельев.

В большей степени всех расстроил тот факт, что игра-то шла на деньги, а до закрытия заведения оставалось всего-навсего полчаса.

Марат вдруг почувствовал резкую усталость, играть больше не хотелось. Сопровождаемый дюжиной откровенно расстроенных колючих глаз, он загреб свой солидный выигрыш, затем положил половину на зеленое сукно: «Это вам на разгул», – сказал своим компаньонам, при этом сразу ощутил, как разрядилась, потеплела атмосфера вокруг него, и спустился вниз, в прокуренный до предела зал.

– Художник! Сколько зим, сколько лет! – послышался знакомый голос, и из плотного облака сизого дыма на него сначала выплыла силиконовая грудь, а затем большой чувственный рот дамы полусвета Анжелики. Ее услугами Марат пользовался несколько раз в буйные ночи после ссор с Лерой, когда злоба кипела в нем и не находила выхода.

Она прижалась к нему:

– Ты здорово играл сегодня. Опять с женой поссорился, не так ли? А я тут как тут, – и рассмеялась задорно.

В принципе она была неплохой женщиной, доброй, веселой и, что самое странное, интересной собеседницей, мудрой, понимающей, несмотря на свой довольно-таки вульгарный вид. На секунду Марат заколебался, тупо взирая на подступающую почти к его подбородку грудь: не провести ли ему ночь в розовом будуаре Анжелики между этими уютными сосками? Но затем он попросил у бармена бутылку коньяка, несколько бутербродов, рассчитался, а оставшиеся от выигрыша деньги положил на пышный бюст Анжелики: «Это тебе на мини-бикини от кутюрье, милашка», – сказал, направляясь к выходу. Она быстро сосчитала купюры и, видимо, осталась довольной. Вслед донеслось: «Жду тебя, милок, в новом, от кутюрье! Ха-ха-ха!».

Марат вышел на улицу. Полная луна плыла над городом. Было тепло. Он медленно брел по затихшим городским кварталам, время от времени прикладываясь к бутылке с коньяком.

– «И что это я так раскис? – подумал оптимистично. – Завтра устрою ее в гостиницу, дам денег на первое время, а дальше пусть разбирается сама, не маленькая. И все вернется на круги своя. Все будет так, как было до того. И никаких тонущих девушек с бархатными глазами, растленных отчимов, никакого глупого пижонства».

Марат почувствовал, что прежняя уверенность в себе возвращается к нему. Он попытался думать о выставке, о начатой картине. Но это как-то плохо получалось. Побродив еще какое-то время, Марат зашел в парк, выбрал скамью со спинкой, хлебнул еще немного коньяка и, закусив бутербродами, улегся спать. Густая летняя ночь тут же укутала его своим теплым одеялом.

Проснулся он на рассвете, когда резко похолодало. Ночь в парке на скамейке не показалась 34-летнему художнику романтичной. Едва не стуча зубами от холода, голодный и злой, он зашел в маркет за продуктами и затем сразу отправился домой. «Ну и разбужу, подумаешь, потом снова заснет, – говорил он сам себе, вспоминая злосчастный крючок. – Не надо было пижониться. Теперь будешь в собственный дом ломиться».