– А мы тут сразу нескольких зайцев убьем. Во-первых, я сдержу слово. Шубу Наталья получит. Во-вторых, избавлю от шубы жену. Она мне давно голову проела: хочу другую, хочу новую. А где я ей деньги возьму? В-третьих, у нас с тобой навар будет.

– Какой навар? – не понял Юрик.

– Прислала она пятьсот, а ты купишь у нас за четыреста. Сто рублей навара.

– Постой, постой… но это же, старик, не совсем… Это же черт знает что…

– Да кого мы обманываем? Ну, хорошо, можем купить шубу у жены и за пятьсот рублей. Тогда все деньги ее будут. Были у Натальи – станут у Люсьен. Только и всего. Шуба-то стоит пять сотен. Может, она и дороже стоит, Бог ее знает… А так мы Люсьен внушим – поношенная все-таки, за четыреста вполне по-божески. Она согласится. Поартачится – но согласится. Поймет. Лучше четыреста и новая шуба, чем старая шуба и шиш с маслом.

– Кого обманывать собираемся, старик?

– А никого, понял?! Я сам себя обманываю – и только. Моя семья вместо пяти сотен получит четыре. Вот и все. Почему я все деньги должен отдавать Люсьен? Да им хоть сколько давай – они все проглотят. И спасибо не скажут!

– Это точно, – согласился Устьянцев. – Но все равно… Казуистика тут какая-то.

– Да тебе-то что? Моя шуба, мои деньги. Тебе только и нужно: позвони Люсьен и умоли ее продать шубу для дорогой двоюродной сестры. А иначе она погибнет, замерзнет на Севере.

– Так-то оно так…

– Да ты пойми – я все рассчитал. Мы никого не обманываем, только я себя накалываю. Но это уже мое дело. Пустим сотню на карманные расходы – и все дела. Как говорится, и волки сыты, и овцы целы. Ну?!

– Да позвоню, конечно, чего мне… Есть тут, конечно, того… Но как подумаешь, и в самом деле – ты только себя накалываешь. Ведь будешь Люсьен новую покупать – к четыремстам все равно придется добавлять. Сотню, а то и две…

– Ха, добавлять! Но это уже будет официально, в открытую, заработанное! Их никуда не спрячешь. А тут сотня наша… Нам с тобой – подарок, Наталье – подарок, и Люсьен – подарок, новая шуба. Каково, а?!

– Ловко! – восхитился наконец Юрик Устьянцев, и на сердце у него, кажется, отлегло. – Эй, Павлуша! – крикнул он, щелкнув пальцами. – Павлуша, подойди, пожалуйста! Есть тут кое-что заказать по новой…

В этот вечер Петров вернулся домой поздно. Жена не спала.

Недовольно гремела посудой на кухне.

– Мне никто не звонил? – спросил Петров. В ответ – еще большее громыхание посудой.

– И вечерней почты не было? – Петров как бы не придавал значения молчанию жены.

Люсьен, протирая посуду, резко развернулась у мойки и насмешливо взглянула на мужа, покачивая с укоризной головой.

– Ах, ах, какие взгляды! – спокойно прокомментировал Петров. Подошел к чайнику, открыл крышку; вода там была. Чиркнул спичкой, поставил чайник на газ. И вышел из кухни. Знал по опыту: больше пока разговаривать с женой не рекомендуется.

Заглянул в комнату сына. Семилетний Виталька, тайная гордость Петрова, спал как убитый. Раскинулся в постели, словно совсем маленький: одеяло сбилось в ногах, подушка вообще в стороне. Петров улыбнулся. Подложил подушку под голову Витальке, прикрыл одеялом. Постоял рядом, полюбовался сыном. Виталька как две капли воды был похож на отца – отсюда все его радости и беды. Когда все хорошо, Люсьен лелеяла сына; когда ссоры или нелады – Люсьен вымещала зло на сыне, одним видом своим (похожестью на отца), вызывавшем в ней раздражение. Ох, вырос уже Виталька… В первый класс пошел, а собранности никакой. Все в комнате разбросано. Одежда. Инструмент. На столе – в беспорядке книги и тетради. Единственное, что в идеальном порядке – расставленные шахматы на маленьком столике. Петров еще раз улыбнулся, потеребил голову сына, взъерошил ему волосы. Ждал, видно, отца. Расставил шахматы и ждал. Это у них было заведено с тех пор, как он выучил сына играть в шахматы (с четырех с половиной лет), – каждый вечер по одной, а то и по две партии. Но сегодня не дождался. Сегодня папка загулял. Сегодня у папки важные дела.