Высокий, стройный, Петров поднял руку: ну, до свиданья, девочки!

Наталья справилась с собой, помахала, как и Саша, на прощание рукой. Саша даже посылала воздушные поцелуи. Только непонятно кому – Устьянцеву или Петрову.

– Все, уехали! – обрадованно вздохнул Юрик. – Фу-у!..

– Уехали, – обронил Петров, с непонятной тоской в глазах глядя вслед уезжающей машине.

– Ты чего это? Уж не влюбился ли?

«Ты заметил, Юрик? – хотел он сказать. – Наталья-то ведь хромая?» – Но почему-то не сказал. И правильно сделал.

Весь день у него было плохое настроение. Юрик Устьянцев ничего не понимал. У него, наоборот, настроение с каждым часом повышалось: ах, какая божественная женщина эта Саша, какая женщина!

– Да заткнись ты! – не выдержал один раз Петров. Он, как только представлял, что мог быть с Натальей…

– Завидуешь, старик? – Юрик Устьянцев сиял, как солнце.

– Да. Завидую. Только заткнись!

За несколько месяцев, что они не были здесь, привокзальный ресторан нисколько не изменился. Вот только одно странно – не видно нигде Клавы-Клавди́и. Набриллиантиненный фиксатый официант – тот здесь, а их любимой подруги Клавди́и – той нет.

– Она в отпуске, – объяснил им фиксатый официант. – Через неделю будет…

– Слушай, друг, у нас к тебе просьба, – с ходу на «ты» заговорил с ним Юрик Устьянцев. Даже Петров удивился этому. – Передай ей вот этот конверт, как только она появится.

– Там, конечно, червонцы, – осклабился официант. – Или сотенные?

– Там фотографии, – с достоинством пояснил Юрик Устьянцев. – Фотографии ее дочери.

– Разрешите взглянуть? – по-военному спросил официант.

Юрик Устьянцев пожал плечами:

– Пожалуйста.

Петрову тоже было любопытно взглянуть.

– Когда это ты успел? – поинтересовался он у Юрика, пока официант разворачивал пакет.

– Да успел… Что такое для профессионала отщелкать одну пленку?

– Щелкают орехи, – напомнил с улыбкой Петров.

– А? – не понял Устьянцев (он забыл о прежнем разговоре).

– Ух ты! – воскликнул официант. – Во деваха у Клавы-Клавди́и. Точная копия! Ты смотри, а?!

С разных фотографий смотрела на них девочка лет десяти с совершенно круглым лицом, маленькими – бусинками – глазами и доброй, очень хорошей улыбкой, в которой просматривалась, правда, некоторая растерянность или, скорей, удивление: с чего это, мол, меня фотографируют?

– Ты что же это, специально ездил снимать ее?

– Я же обещал, старик. Слово профессионала – слово кабальеро. Значит, так, старик, – обратился он уже к официанту. – Во-первых, как тебя зовут?

– Павел.

– Значит, так, Павлуша, Клава-Клавди́я обычно угощала нас вырезкой. Два таких хороших свежих куска с кровью. Салат посвежее. И международный армянский. Так? – спросил он у Петрова.

– Так, – подтвердил Петров.

– Будет сделано, ребята. Ох, Клавка обрадуется! Чес-слово, ребята, сдеру с нее!

– Смотри не жадничай. Не порть ей подарок. Скажи: это подарок от знаменитых журналистов.

– Так и скажу. – Павел побежал выполнять заказ.

– Когда это ты успел все-таки? – поинтересовался Петров.

– Говорю тебе: слово профессионала… Я же обещал.

– А без дураков? Я ведь помню: это я обещал за тебя, а не ты.

– Да заскочил как-то – соку попить. Смотрю – она с дочкой. Ну и щелкнул…

– Щелкают, старик, только орехи, – снова улыбнулся Петров, но Юрик Устьянцев и на этот раз ничего не понял. Не вспомнил.

– Отдать все не мог собраться… А тут ты позвонил.

– Небось все же ездил к ней отмечаться?

– Старик? За кого ты меня принимаешь?! – И, прокашлявшись, спросил: – Ты лучше расскажи, зачем звал? Что там у тебя с Натальей?

Тут как раз подоспел Павел. Потом они сидели спокойно, разговаривали.

– Слушай, Юрик, у тебя, кажется, родственница какая-то есть? В Тюмени?