Дамиан вернулся в каюту. На нем все еще красовалась бейсболка. Не думаю, что он снимал ее при проститутке. Может, вообще не раздевался полностью: просто спустил штаны и поимел свою гостью у двери.

Он пристально посмотрел на меня. Я лежала в одних шортах и бюстгальтере, с раздвинутыми в стороны ногами.

– Ужин готов. – Он вынул тряпку у меня изо рта.

– Не хочу есть.

Он не спеша отвязал меня от кровати.

– Похоже, ты забыла, какие здесь правила, – сказал он тихо, погладив мой перевязанный палец.

Больше слов не требовалось. Я ненавидела Дамиана и ненавидела себя за то, что позволила ему взять верх. Я побрела на кухню, потирая покрасневшие запястья. Дамиан развернул лоснившийся от жира бумажный пакет и выложил на тарелку несколько хот-догов. Мне бы сразу на них наброситься, после рыбной-то диеты, да только запах шлюхи перебил мне аппетит. Сушилка для посуды валялась на полу, как и другие вещи, сметенные со столешницы.

– Ешь. – Дамиан уже умял свою порцию и начал разбирать продукты, которые купил.

Заполнив холодильник, он достал консервный нож и открыл банку сгущенного молока, затем перелил содержимое в чистую склянку и закрыл крышкой. Видимо, такое молоко хранилось дольше свежего. Дамиан занялся приготовлением кофе.

Мое внимание привлекла зазубренная крышка от консервной банки, лежавшая в мусорном ведре прямо у ног. Я наклонилась. Дамиан по-прежнему стоял ко мне спиной.

Я зажала крышку в ладони, чувствуя ее острый зубчатый край. Сгодится, чтобы перерезать яремную вену.

На счет «пять», Скай.

Я глубоко вдохнула и мысленно посчитала.

Раз, два, три, четыре, пять…

Дамиан повернулся, и я ударила. Все бы хорошо, однако он перехватил мою руку, прежде чем я смогла ранить достаточно глубоко. Черные глаза расширились от боли, и он с размаху влепил мне пощечину. Меня отбросило к стене, на щеке расцвел красный отпечаток ладони.

Дамиан зажал порез рукой. Я хотела, чтобы стойку, на которую пролилась моя кровь, теперь захлестнула его собственная. Я хотела, чтобы он упал на колени и умер в липкой алой луже. Я хотела смотреть ему в глаза, когда он испустит последний вздох.

Все пошло иначе. Ругнувшись, Дамиан приподнял ладонь, чтобы оценить ущерб. Порез был длинным, но неглубоким – пара пластырей, и проблема решена. Он надвинулся на меня: беспощадная, неуязвимая стихия, от которой нигде не укрыться, – и я сдалась. Я погладила распухшую щеку и зарыдала.

– Если боишься – не нарывайся! – прорычал Дамиан.

Если боишься – не нарывайся.

Однажды эти слова произнес мальчик, в котором я души не чаяла, – после того как выбил зуб Гидеону Бенедикту Сент-Джону.

Мысли заметались, как ток по перегруженной электросети.

Нет!

Все мое существо восстало против очевидного.

Мальчик превратился в мужчину – изменился лицом, телом, голосом. Но разве могли его глаза поменяться так сильно, что перестали быть зеркалом души? Могли двери в прошлое закрыться наглухо?

– Эстебан? – прошептала я.

Нет. Пожалуйста, скажи, что это не ты.

– Эстебана больше нет. Эстебан умер много лет назад. – Он поднял меня за руки и припер к кухонной стойке. – Есть только Дамиан. Даже не пытайся его одурачить или соблазнить. И главное – не смей о нем фантазировать.

Я моргнула, пытаясь свыкнуться с мыслью, что мальчик, которым я восхищалась, и мужчина, которого презирала, – один человек; увы, Эстебана и Дамиана по-прежнему разделяла холодная черная пропасть. Она разверзалась все шире, ощерив пасть. Пол уплывал у меня из-под ног.

– Скай! – Дамиан потряс меня за плечи, пропасть сделалась глубже.

Проваливаясь в черноту, я с облегчением раскрыла ей объятия.