А во-вторых, в субботу мы договорились с Гариком опять пойти на Анжелику, теперь уже на вечерний сеанс, а потом он… боже как он загадочно сиял при этих словах: «Ты можешь отпроситься на ночь? У меня для тебя сюрприз…». Да плевала я на «отпроситься»! Было б у кого отпрашиваться! Уйду и всё! Только записку у себя в комнате оставлю: «Не волнуйся. Буду утром».

В субботу в школе я была звездой, я щебетала на инглише как Мерлин Монро, сокрушаясь о бедности нью-йоркских влюблённых прошлого века и восхваляя их пролетарскую независимость, клеймя загнивающий капитализм не хуже ведущего «Международной панорамы» и, кажется, мой английский был бы оценён даже при лондонском дворе, во всяком случае, за этот урок я заработала аж три (!) пятёрки.

В два сорок я была уже дома. И сразу в ванную. У меня сегодня вечером СВИДАНИЕ. Только одна ЕГО фраза за целый день: «Ну, что, в семь-тридцать у кинотеатра Октябрьский?», – но зато сколько она для меня значит!

В пол-четвёртого я начала готовиться. Стрижка короткая, укладки ноль, хорошо, меньше мороки. Лифчик и трусики. Тут выбор небольшой. Собственно, у меня только один «взрослый» комплект, остальное надевать даже в школу стыдно. Колготки есть новые, надену. Платье? …Нет, бриджи с кофточкой. …Нет, всё-таки платье. Платье привлекательней, и снимать легче. От последней мысли я покраснела. Туфли возьму выпускные, чешские лодочки на каблучке. Мама будет ругаться, но ничего, я скажу: «Разносить же надо, чтоб не натёрли, на выпускном всю ночь в них гулять придётся».

Платье и кожаный поясок к нему я красиво разложила на своей кровати. Надела лифчик, трусики и колготки.

Звонок в дверь. Кто бы это мог быть? Я выглянула из комнаты. Моя и мамина спальни выходят в гостиную, а оттуда видна входная дверь. Дурацкая планировка.

Мама уже открывала. Никогда не спросит: «Кто там?», сразу за дверь хватается. Если б у нас не автоматическая защёлка была, она бы, наверное, вообще двери бы не закрывала. Такая доверчивая, думает в сказке живёт.

На пороге качался дядя Паша, пьяный в жопу. Я остолбенела. Кажется, он своей мерзкой тушей занял всю прихожую и ещё немного гостиной. Он явно что-то хотел сказать, но получалось только мычание. Мутными глазами он водил по маминой фигурке и приподнимал одну руку будто в подтверждение своей пламенной речи, но рука оказывалась такой неподъёмно-тяжёлой и совершала совершенно не те движения, которые от неё требовались. На это даже смотреть было мучительно, а уж как ему было тяжело, бедненькому, наверное…

И тут он остановил свой мутный взгляд на мне. Есть такая игра с шариком в коробочке, где нужно поворачивать коробочку чтобы маленький блестящий шарик закатился в лунку. Взгляд у этого пьяного чудовища был такой, как если бы шарик превратился в тяжеленное огромное чугунное чёрное ядро и натужно катался от стены к стене, гулко ударяясь, осыпая штукатурку под обоями, подминая под себя всё сущее и поглощая обломки в себя, от этого увеличиваясь и тяжелея как снежный ком. Пьяная голова дёрнулась, будто её встряхнули, тупой взгляд вперился в меня, ядро покатилось и ухнуло прямо по мне. Дядя Паша перестал качаться, выпрямился, отчего стал ещё больше, наконец, овладел своей рукой, будто тряпочную куклу отшвырнул маму на стенку коридора и не отводя от меня глаз громко и отчётливо произнёс: БЛЯДЬ.

Только теперь я поняла, что стою в неглиже перед пьяным невменяемым зверем и тут же юркнула в свою комнату. Уже закрывая дверь, я увидела, как мама пытается вытолкать его из квартиры, а этот гад прёт всей тушей. Мне стало даже немного смешно, привиделась мультяшная сценка будто белка пытается сдержать трактор.