– Вы о чем? Достойные, – передразнила она меня, – на эту роль шли самые отмороженные, у которых отсутствовали такие понятия, как справедливость или уважение. Для них важнее были ненависть, унижение, физическое превосходство. Они кайфовали от того, что подчиняли себе тех, кто был слабее, а потом держали их на побегушках.

Я слушала, приоткрыв рот и округлив глаза.

– Был у нас один мальчик. Попал к нам, когда ему было лет шесть. Родителей лишили родительских прав, кажется, пили они по-черному. Парню, по ходу, не везло по жизни. Сначала на родителей, а затем и на приют. Наш командир со своими шестерками издевался над ребенком во время прогулок. Нарвут крапивы, засунут в трусы и посадят его на скамейку. Мальчишка понимал, что, если встанет, будет только хуже.

– Это напоминает тюрьму, – прошептала я.

– Не вижу разницы, – фыркнула она. – В один не очень прекрасный день они добрались до парня, с которым я дружила. Бедняга в чем-то провинился, уже не припомню. Командир решил взяться за его перевоспитание. В качестве наказания придумали отвратительную процедуру поедания собственного говна.

– Что вы такое говорите? Кто на такое согласится?

– Эх, – в ее голосе прозвучала неприкрытая горечь, – страх отвратителен, потому что может опустить личность ниже плинтуса… Стали бы бить, и бить беспощадно. Вот так.

– Сломали парнишку?

Она посмотрела на меня и кивнула головой.

– На следующее утро его нашли в туалете. Он повесился. Не пережил унижения.

Мне не верилось, что где-то могут происходить подобные вещи.

– Моральная жестокость порой бывает страшнее физического насилия, – она тяжело вздохнула. – Детдомовские трудно поддаются воспитанию, и это факт. Поэтому и методы их наказания бывают соответствующие.

– О чем вы говорите? – удивленно спросила я.

Девушка молчала, прокручивая в голове неприятные воспоминания.

– Как-то, после моего очередного возвращения из неудавшегося побега, директор отвез меня к своей знакомой, которая заведовала наркологическим отделением, – девушка потерла виски и сильно сжала кулаки.

– И что?

– Да ничего, если не считать того, что меня оставили в закрытой палате с двумя взрослыми мужиками, которые находились в состоянии белой горячки. На целых три дня. В палате даже туалета не было.

– Сколько вам было на тот момент?

– Пятнадцать лет.

Я представила себе затравленное юное создание, запертое с больными в состоянии алкогольного психоза.

– Эти люди теряют контроль над своим сознанием и могут причинить вред как себе, так и окружающим, – возмущенно заявила я, – как взрослые ответственные люди могли так поступить с вами?

– Ответственные? – девушка улыбнулась. – Ну да, к концу вторых суток они привязали их к кровати веревками. Наконец-то ответственность проснулась.

– Как вы выдержали такое испытание? – спросила я.

– Время от времени теряла сознание, вы знаете, очень помогает, – ответила она с сарказмом.

– И что было потом? – мой голос был полон сочувствия.

– В восемнадцать лет я ушла из приюта и стала жить самостоятельно. У меня была квартира, которая досталась от родителей.

– А на что вы жили?

– Закончила курсы продавца-кассира и устроилась работать в «Руссмаркет».

Я подумала о тысячах таких же девушек, которым жизнь преподнесла немало испытаний, при этом ни разу не обласкав как следует. Я немного озябла. За разговором я даже не заметила, как небо заволокло серыми тучами, солнце исчезло, а вместе с ним и то тепло, которое оно распространяло. Стало прохладно.

– Через месяц я познакомилась с одним чуваком, он таксовал в нашем районе. Встретились пару раз, а потом, однажды вечером, он пришел ко мне в гости с рюкзаком и остался, – девушка усмехнулась своим мыслям, – да только счастье длилось недолго.