– Что там у нас сегодня? Сцена в баре?..

– Тишина все! Мотор!

– Я вообще-то улетаю… Ребята, вы то что надо… Я… взял билет на самолет-невидимку.

***

Как странно, необычно легко для него поддался он чувству, побуждавшему тут же, сразу же за виде́ньем коллекции положить все на бумагу, на пленку. Какой коллекции, какой из коллекций? А разве не ясно? Вот эту раздвоенность, где есть облака и есть их тени, тоже – не упускать.

Дотянуть куклы до уровня бывших в виде́ньи, уловить, установить это синее сияние по краям черных полей, выдержать неопределенность помещения с верхним, наискосок, источником невидимого, угадываемого света. Как добиться одновременного впечатления застекленности (тени облаков) и ее отсутствия (облака́)? Куклы поднимут в зрителе неопределенность, доведут до крайности, только на этом фоне – подавать виденья, у одних на полотне крыльев, у других в выражении тел, телец… Твердынский вдруг понял, что заставляющее его во все это погружаться только одно производит с ним самим – переносит его с земли куда-то выше, заставляет замирать, отрекаться от опыта гравитации. Только это чувство, это лишение его безусловности – только оно достается именно ему. Само же событие, разворачиваясь, выходя, вроде бы, из-под его руки, идет на свет, касаясь его куда меньше, чем любое из действий, совершенных им прежде. Он только подставляет глаз, руку, и так оказывается проще, чем сомневаться, выдумывать, многократно пробовать (хотя жизнь уже не твоя). Та работа, которая до сих пор и была его работой, совершалась теперь не им. Он становился создателем, прилагающим на создание не более чем усилие зрителя. Предметом же опасений делалось развитие действия при том, что стояло оно на соотнесении развития нескольких действий, составлявших одно целое, разрыв между коими в пространстве и времени был бы равносилен провалу общего замысла. Но что был за замысел, дано было б знать, только если б все делалось и замышлялось прежним образом, то есть целиком им самим. Не посвящали… Ощущение его на сей счет сводилось к тому, что вся картина в развитии, одно за другим, всех действий, как они ему (?) давались, должна была появиться, не могла не появиться, и как все это войдет в общее русло и что за русло – тоже определяется тем же: обязано появиться, хочет он или не хочет, – найдут другого, чуть что. Таким образом, просили не слишком беспокоиться, больше отдаваться идущему само собой, как обещали в одной капле всю воду и как сообщали всю воду в тех лужах, что уже были.

Что надо выразить? А что было в виде́ньи? Не вполне определенно. Ну, смысл? Смысл… Ощущение человека автором. То есть?.. Автором в целом, безотносительно к конкретному и не принимая существования других в своей области. Автор – значит один в этом месте. Другие, все, все где-то рядом, в другом. Найти свой предмет – стать автором… Человек, готовый стать автором… Увидевший в наибольшей резкости, отпущенной ему природой, все, на что хватает зрачка. Разглядевший в маленькой голубой сфере на невесомости темного полотна судьбу. Собственную = человечества = голубой сферы = темного полотна…

Любовь – где-то между эротикой и смертью. Страсть – этого так мало. Отсюда – любовь… Боже, сколько отменных пар: Джонни Депп и Ванесса Паради… «Вы способны по-настоящему войти в положение другого?» – «Как Казанова?..» Режиссер понял, что сходит с круга.

Героиня… Проба, сцена из той, боковой, линии, по касательной к главной: она – спиной к камере, с косынкой уже отнюдь не на шее, но к нему-то нет, не спиной. И тому на всё… Он, Твердынский, словно делает свое кино, из своего, изо всего, что перед ним. У них же там – совсем другое, свое, не зависящее от сцены, и чувствуешь, что «у них» по одному только нему… Происходит. Так очевидно. Творится. Ловишь себя на том, что или то, или это, и скорее – то. Там. Такое чувство, что те вдвоем думают, что играют, что он велит, тогда как он велит то, что видит в том, что они играют. В их космосе. Как это выходит? Что не важен фильм, результат. Что скорее то, а не это. Как? Она как была спиной к камере, так и… Мало что сама по себе выражает открыто, но ощущение-то, что дело в ней. Это циничное, грубое зеркало, перед каким она сама – зеркало… В общем, растворяются. Оба. В этом вопрос и разгадка. Такие кристаллики, что, растворяясь, растворяют. Тепло, снимающее понятие холода… Вот он очнулся, идет за ней, камера, въезжая, но не прямо в ванную – боком, видит вполоборота обоих. Правильный свет. Гирлянда на веревке. Диалог – сам по себе. Глаза – сами. Не встречаются. Значит, нельзя напрямую? Просили передать… «Это мужские…» Какие ж еще! И это, и то… всё.