– Что «дальше»?..

– Как это: «дальше»?..

– Совсем без плана тоже нельзя.

– Хорошо, – сдается мужлан, – простым перебором слов. Я называю слова. Когда все трое чувствуем попадание…

– То что?..

– Он говорит: «чувствуем», – вмешивается принцесса.

– А-а-а…

– Начнем с плохих.

***

– Он кусается.

– Вы ее целовали?

– А что, – режиссер оживляется… в режиссере оживляется, – надо?

***

Подмена жизни любовным разговором. Монолог – неплохая разновидность, но и он – разговор. Когда никого нет, так ли это? Два монолога. Кто-то есть, кто-то – нет…

Пока она снимает невидимые перчатки, обходит ее сбоку, оставляет позади, представляя, что в данный момент разворачивается, и она, теряя (какая разница, что), составляет с ним это переплетение. Которое так убивает. Голос, ее:

– Ну… Что?.. Как они?

Как они? Под ним, под стеклом – тела… тельца.

– Когда ты говорил умрешь? Если что?

– Я не умру.

– Ты же хотел.

Минутная слабость… Снимает невидимые чулки?.. Переспать с ангелом (он усмехается?)… Что-то чудесное. Как в детском капризе. Им не жаль друг друга. Что она понимает в том, что… Когда-нибудь. А это его… не так ли точно обессмыслено? Кого жалеть, за что? Голос, ее:

– Может, нам… перестать с ним играть?.. Я о видениях… Зачем нам это?

А что не зачем? Это ведь просто время, действие, не опускаться же до… Что в ней происходит, раз она это спрашивает?..

– Давай спать.

Подчиняясь, она гасит свет, и кому-нибудь видящему в темноте в этот момент, как всегда, становится, жутко.

У входа в заведенье, откинувшись на спинку, коротконогий пятнисто-белый бульдог запускал струйку над мостовой: стояла почти колесом. Это не настораживало.

Так, въезжаем внутрь… Всё слоями: ближе-дальше позади столика. Они – на переднем, в профиль (сейчас не вспомнить, как он, режиссер, поддался на авантюру, на «усиление»)… Членораздельно рыгнув, овчарка на полу у стойки продолжила звучное лакание.

– Вам никогда не казалось…

– …что происходящее только тогда происходит…

– …когда вы владеете им не вполне?

– Или собой?

– Да нет, именно им, – она сейчас как раз и не владела: фраза-то ушла на полуслове и вернулась.

– И что вас смущает?

Зазвенело от стойки: огромный терьер, уронив башку на бок, грохнул на пол хрусталь. Последние дребезги, кувыркаясь, замирали в эфире…

– Как «что»? Вас устраивает, что, когда вы на коне, ничего не происходит? Вы никуда не скачете. Это нормально?

– Так вы за норму или…

– Или.

– Так вас устраивает или…

– Послушайте…

И без того электронно-размытый, томный собачий вальс теперь примерял на себя роль космической, на кишки наматываемой оперы.

– Послушайте, – она повторно отвлеклась, уставившись на дымящего за столиком неподалеку спаниеля. – О чем мы?.. Н-ну, не обижайтесь.

– Вы хотели сказать: не осуждайте.

– М-м… Чудо, а не коктейль… Знаете это, из толстой книжки: птички божьи не сеют, не жнут. Эти мысли – оттуда. Эти мысли: боже, что я делаю, чем зарабатываю на хлеб. Неужели я зарабатываю и все это делаю, пока зарабатываю. Что это всё? Как назвать? Что значит: я его делаю, и оно дает мне пищу, и не гарантирует мне ее завтра. Всё – туда, к хлебу… И это – моя жизнь. Но! Самое удивительное! Чувствуя весь идиотизм, я по-прежнему с головой во всем этом, и… Спокойно! Нахожу. В нем. Особую. Прелесть. Что-то невыразимое… То есть именно это – окно… Комфорт, мало-мальски гарантированный период, назовем, покоя и воли – стена… Впрочем, о каком это я периоде?..

В середине монолога, положив морду на скатерть, демонстрируя ушами, чего бы он не прочь, молодой волкодав стал строить ей глазки.

– Пошел в жопу!