«Заходи».

По грязной лестнице поднялся на второй этаж. В однокомнатной квартире мебели почти не было. На полу мусор, пустые бутылки. Капитан был пьян, что называется, в дымину, но руку пожал крепко, уверенно:

– Андрей Иванович. Присаживайтесь. Выпьете?

– Я за рулём. Чуть-чуть.

Выпили. Андрей Иванович рассказал, что жена с дочкой на днях уехали. А он собирается завтра. Пожаловался:

– Только нормальные бабки пошли. В валюте. И уходим.

Я напомнил о кладбище.

– Не знаю, связано с кладбищем или нет. Но два года назад, когда только начинал здесь службу, рядом со спортплощадкой решили бассейн построить. Вон там, – он ткнул пальцем куда-то в сторону, – стали рыть и сразу откопали, твою мать, череп и кости. Приносят мне. Я к генералу комдивизии. И получаю приказ:

– Строительство прекратить. Место забетонировать. Вот такие дела. – Капитан развёл руками:

– Ещё выпьете?

Я поблагодарил, отказался и отправился дальше на поиски Арсения Витальевича.

Ближе к центру городка стали попадаться прохожие, похоже, офицеры. Но странные. В штатском. Небритые. Некоторые навеселе. На вопрос: «Где можно увидеть коменданта»? отвечали по-разному: «Трудно сказать. Нет в части. В штабе». Я запутался окончательно и обрадовался, когда неожиданно лицом к лицу столкнулся со знакомым часовым – грузином. Тот тоже вроде был мне рад.

– Всё ищете?

– Да.

– Так комендант в этом доме. Во втором подъезде. Столярничает.

В подъезде явственно слышался звук рубанка. Дверь в квартиру на первом этаже была открыта. Я вошёл. Пахло свежеструганной доской, столярным клеем, чем-то ещё приятно – лесным. Первое, что бросилось в глаза – два, прислонённых к стене, и сделанных, видимо, только что, больших, с человеческий рост креста. Невысокий, плотный мужчина средних лет, плавными, точными движениями строгавший очередную доску, остановился. Выпрямился:

– Слушаю.

– Арсений Витальевич?

– Да. Вы кто?

Я представился. – Немецкое телевидение интересует история с еврейским кладбищем, которое было после войны на месте спортплощадки. – Вынул фотографию, которую мне дала Хольда.

– Как попали в расположение части? – раздражённо спросил комендант, мельком взглянув на фото.

– Да там немецкая охрана. Они пропустили, – соврал я.

– Безобразие. Ничего не знаю ни про какие еврейские кладбища. Уходите. Здесь нельзя. – Он снова принялся строгать. Про меня как будто забыл. Я не выдержал, спросил:

– Зачем кресты?

Комендант некоторое время продолжал работать молча, как будто не слышал вопроса. Потом распрямился, отложил рубанок, присел на стол, где лежали доски. Ответил неожиданно спокойно и доброжелательно:

– В прошлом году погибли на учениях пять солдат. Приняли решение похоронить по— христиански. Теперь это можно. – Комендант закурил, глубоко затянулся. – Если хотите списки погибших солдат, я Вам дам. Пусть немецкое телевидение о них расскажет. Какая разница – русские или евреи? Русское кладбище или еврейское?

– Это не просто евреи, – возразил я. – Это узники Освенцима. Память о них – память о том, что произошло. Память о Катастрофе. Вы правы – нет разницы между русскими и евреями. Но Вы делаете кресты для могил русских солдат и, конечно же, не хотите, чтобы на месте, где они похоронены, построили жилой дом, магазин или ещё одну спортивную площадку. Верно?

Комендант помолчал.

– Покажите ещё раз Ваше фото – Я достал снимок. Он долго всматривался. Потом подвёл меня к окну. – До конца улицы и направо, похоже, там и есть это место. – Он как-то смущённо потёр руки. – Желаю успеха. Извините, погорячился.

Я поблагодарил коменданта. Вышел на улицу, прошёл до конца, свернул направо, потом долго стоял, глядя на заасфальтированную, спортивную площадку с кажущимися теперь одинокими и ненужными турником и брусьями. Пытался представить, как здесь всё происходило более чем полвека назад.