– Я езжу в Рим только навестить мать, и стараюсь делать это как можно реже. Рим полон коричневых рубашек. – Она вздрогнула. – Ужасный человек этот Муссолини. Что он сотворил с моей страной! Увидев его фотографию с Гитлером в газете, я села на бордюр и заплакала.

– Муссолини и итальянский модный совет запретили печатать там мамочкины дизайны, – пояснила Гого. – Она отказалась от приглашения на ужин с дуче.

– Позвольте раз и навсегда заявить, что я не буду иметь ничего общего с фашистами и, боже упаси, не хочу, чтобы они носили мою одежду. Ну что, по чашке кофе? Пора возвращаться.

– Разве она не очаровательна? – спросила я Аллена, когда лимузин мадам отъехал от школы. – Такая уверенная в себе и одновременно простая в общении. Утонченная. А эта великолепная меховая шуба!

– Неплохо для пожилой леди, но мне нравятся мадам помоложе. – Он поцеловал меня в шею, как раз в то место, где колючий шерстяной воротник платья касался кожи.

– Ну что ж, – сказал Чарли, забирая кепку и надвигая ее на лоб. – Пусть будет Скиапарелли. Выбор за тобой. Но мне нужно сделать один звонок. Мы должны были кое с кем встретиться в салоне Шанель. – Он зашел в кафе и через минуту снова вышел, смущенно улыбаясь.

Чарли на голубом автомобиле встроился в плотное движение Сен-Жерменского квартала. Мы пробирались по переулкам и проспектам, уворачиваясь от тележек с фруктами и овощами, конных полицейских, переходящих дорогу пешеходов и других автомобилей. Переехали через Сену.

– Мост Руаль, – закричал Чарли. – Тюильри, – снова воскликнул он, когда мы пронеслись мимо пастельных садов. – Помнишь?

Мы играли там в детстве. Чарли увидел, что я вцепилась в дверь так, что побелели костяшки, и притормозил.

Прозрачная Сена, деревья в листве, горшки с красной геранью на каждом крыльце и окнах, ряды школьников в форме, следующих за черно-белыми монахинями, красивые жандармы, и над всем этим незримо нависало ощущение, что это лучшее место на земле. Даже я, равнодушная ко многому, чувствовала это. Июнь в Париже.

– Вандомская площадь. – Чарли притормозил у обочины.

Огромная открытая площадь переливалась в лучах солнца, раскрашивая тротуары и каменные фасады.

– Вон там, наверху, Наполеон, – сказал он, указывая на центральную колонну, украшенную бронзовым орнаментом, выплавленным из пушек времен битвы при Аустерлице. – Они продолжают снижать высоту колонны, расплавляя бронзу, и переделывают его наряд.

– Не думаю, что императору понравились бы голуби, сидящие у него на плечах.

– А вот, кажется, – он махнул рукой, – и бутик Скиапарелли. Ты уверена? Посмотри на эту дурацкую витрину.

Позолоченные бамбуковые стебли обрамляли стекла так, что окно походило на музейную экспозицию, или на дворец с закрытыми ставнями, или… на тюрьму? За окном, позади позолоченного бамбука, стояли соломенные фигурки, склонившись над подносами с землей и держа в руках кувшины, как будто ухаживали за летним садом. Но вместо цветов из земли торчали лобстеры, некоторые наполовину вкопанные, с красными клешнями, выступающими на фоне неба. Фигуры были одеты в платья, которые свисали с плеч до самых колен, красочные, с множеством различных пуговиц разных цветов и форм. Некоторые пуговицы были в форме рыб, другие представляли собой большие квадраты или цветочные горшки.

– И правда странновато, – согласилась я. Однако цвета платьев были прекрасны – глубокие, насыщенные оттенки оранжевого, синего, красного.

– Скиапарелли шила приданое для герцогини Виндзорской. В журнале «Вог» был целый разворот.

– Бьюсь об заклад, она бы не носила то ожерелье из позолоченных шишек. – Чарли указал на украшение.