- Разве я тебя когда-нибудь наказывал? – я сделал глоток кофе, и он вдруг показался мне запредельно горьким.

- Нет, - Соня опустила взгляд в тарелку. – Если она еще раз так скажет, я еще раз сломаю ее линейку и дёрну за косички, - столько непоколебимой решительности и серьёзности в голосе собственной дочери меня напугали.

- Пусть Настя говорит всё, что захочет. Эти слова будут на совести ее родителей. Кулаки ничего не изменят. Драка может только усугубить ситуацию.

- Папочка, но Настя! Она ведь…

- Помолчи, пожалуйста, - спокойно произнес я. – Ты знаешь правду. Я знаю правду. Разве этого недостаточно? Меня совершенно не интересует то, что обо мне думают другие.

- Но я не хочу, чтобы тебя обижали!

- Разве я выгляжу обиженным?

- Нет, - тихо отвечает Соня.

- Цыплёнок, я прекрасно понимаю, что ты это сделала из любви, из чувства справедливости. Понимаю, что ты хотела меня защитить. Понимаю, что тебе это было неприятно слышать. И… Знаешь, - я отставил кружку и подошел к дочери. – Мне это очень приятно. Правда. Но прошу тебя, не нужно повторять всё это снова, ладно? Ты ведь у меня такая умница.

Соня молча встала со стула и крепко обняла меня. Ее маленькие плечики вдруг затряслись. Нет! Только не это! Я не мог видеть то, как моя дочь плачет. Это, пожалуй, то единственное, что обезоруживает меня и делает уязвимым.

- Цыплёнок, - почти беззвучно проговорил я и обнял дочку.

Этот момент обжигающим оттиском запечатлелся в моей памяти. Я ощущал боль своего ребенка и эта боль, пожалуй, самая невыносимая для родителя.

- Если наша мама вернётся, - сквозь всхлипы проговорила Соня, - то я ее видеть не хочу. Вот так! Не хочу. Она нас бросила. Мы ей не нужны. А она не нужна нам, - дочка говорила это с таким надрывом и с горячими слезами на глазах, что внутри меня всё болезненно сжалось.

Я присел на корточки и крепче обнял Соню. Мне не хотелось, чтобы она испытывала чувство ненависти. Это слишком отравляющая эмоция, слишком меняющая сознание.

Кажется, в тот миг на кухне я превратился в одну сплошную рану. Большую и бесконечно кровоточащую. Я могу многое вытерпеть и на многое просто закрыть глаза. Когда не стало матери, я закрыл все свои эмоции и приоткрывал их лишь для Дашки. Я не хотел ощущать боль, не хотел ранить себя. Наверное, именно поэтому, когда повзрослел с ужасом обнаружил, что не умею нормально демонстрировать свои эмоции. Никакие. Ни положительные, ни отрицательные. Это уже потом Соня будто вдохнула в меня новую жизнь, сняла тот старый ржавый замок с моей души. Но я всё равно в определенных ситуациях внешне умел оставаться непоколебимым. Но не сейчас. Не тогда, когда моя дочь плачет и лихорадочно шепчет, что никогда в жизни не согласится встретиться с собственной матерью.

Одинокая горячая слезинка скользнула по моей щеке и застыла на верхней губе. Я проглотил эту слезинку, а она оказалась неожиданно горькой.

В тот день мы рано легли спать и проснулись лишь под вечер, потому что невыносимо хотелось есть. Соня успокоилась, да и я тоже вроде бы пришел в себя. Но рана всё равно осталась. Она покрылась коркой, но никуда не исчезла.

Субботним утром меня неожиданно разбудил звонок Лёхи. Беспощадный человек. Я в этот день хотел выспаться, особенно хотелось отдохнуть после вчерашнего непростого и крайне эмоционального дня. Соня еще спала.

- Ты чего в такую рань звонишь? – сонно спросил я, когда вышел на кухню.

- Дружище, новость одна есть, - возбужденно ответил Лёха. – Подумал, что будет лучше, если я тебе как можно раньше скажу об этом.

- Ну и что это за новость такая, раз ты не мог ждать?