Люба питала глубокое отвращение к этому чудовищу. Жестокость заразна. Она уже и сама желала смерти им и себе. Она привыкла к его тюремному лексикону и сама порой выражала свои мысли матами. Тихо матерясь на них, она заметила, что уже привыкла к мату и сама его употребляла. Трагическая суть ее сегодняшнего положения…

Зима проклятая так лютовала, и так долго тянулась в этом году. Белые от инея деревья шелестели на ветру. Когда у нее оставалось свободное время, она тоскливо смотрела в окошко на сверкающие заснеженные поляны вокруг избушки, на красное от мороза солнце.

Покрытая снежной пеленой равнодушная к ее беде тайга заставляла сердце сжиматься невыразимой печалью. Обернуться бы птицей и улететь отсюда! Вот по девственному снегу проскакал заяц. Он даже не знает, какой он счастливый, потому что свободный. А она влачит удел рабыни, давая зиме тянуться своим чередом. Как тело без души, работая, терпя и мучаясь от отчаяния, забыв о своем достоинстве и молча подчиняясь всем самым немыслимым и изощренным командам своего мучителя. Живет словно во сне, словно здесь была только ее оболочка, а душа была там, где ее семья и друзья, где ее дом.

За эти ужасные месяцы Василий превратил ее в зомби с дежурной покорой на лице, достигая эффекта при помощи побоев. Если эти издевательства не грозили ей смертью, она уже не реагировала на них, молча выполняя его команды.

Ее жизнь превратилась в полную зависимость от него. Она постоянно носила на теле по нескольку синяков, потому что он бил ее по всякому поводу хоть с утра, хоть на ночь. В последнее время он изобрел для нее новую пытку: сначала избивал, потом наваливался на нее, словно пытался своей тушей впечатать ее в нары, заставляя ее ласкать его и говорить, как она любит его, как преданна ему, как ей нравятся его побои, как они учат ее подчиняться ему. И как она боится того кола, который вбит в землю за домом и с нетерпением ждет ее, потому что ее муж так пожелал и хорошо заплатил за эту услугу. И что он, Василий, должен сфотографировать ее на колу и передать фото через посредника ему. И что она должна смириться с обреченностью своего положения.

Это были дни страшного уныния. Боль и страх душили ее изнутри, душе порой хотелось кричать от отчаяния даже в присутствии своего мучителя. Звериная жестокость, нечеловеческое унижение, грань цинизма, грубость, бесконечное изнасилование, маски сальных улыбок китайцев, безумное мракобесие…. Постоянная боязнь попасть под его горячую руку. Мысль не лелеять несбыточные надежды на спасение, а покончить с собой в этом проклятом плену, чтобы кончилась эта пытка, стала так часто посещать ее, что она начала готовиться к этому.

Старый китаец Гуй был мерзким человеком. Больше всего на свете он любил деньги. Когда они возвращались из своих походов и делили добычу, он складывал деньги в кучку на столе, гладил и ласкал их, прежде чем спрятать в свой тайник. Никого и ничто он так не любил, как деньги! Любу же ненавидел скрытой и явной ненавистью, всегда издевался над нею, называя ее не иначе, как «сюка». Она тоже ненавидела его и презирала всеми фибрами души, стараясь не обращать на него внимания.

Но он не только с неприятной назойливостью оскорблял ее при каждой возможности, но еще и протягивал к ней руки. Стоило Василию уйти из избушки на охоту или просто выйти рубить дрова, как он обхватывал ее сзади и сжимал груди своим сморщенными, похожими на куриные лапки ручонками. Или, пуще того, внезапно запускал руку между ее бедер, стараясь ущипнуть за интим.

Понимая, что ей следует быть осторожной, она боялась пожаловаться Василию. И он понимал это, наглея все больше и больше. Сначала она терпела его, но потом, когда он стал все наглее, стала отбиваться от него. Однажды, когда она, наклонившись, мыла полы, он задумчиво выковыривал застрявшее в зубах мясо, потом, сально заулыбаясь, подкрался сзади и прижался к ней. Выпрямившись, она оттолкнула его.