В один из хмурых осенних дней Хаммонд наконец собрался и покинул каменный дом. Отправившись вверх по реке, он совершил длинный переход. А ближе к вечеру, обернувшись барсом, поднялся высоко в горы.

Не одну сотню лет он провёл на снежных вершинах, больше никогда не спускаясь в Сапфировую долину. Его домом стал самый высокий пик горы, а его новой семьёй белоснежные хищные ирбисы. С высоты горы он непрестанно наблюдал за лощиной, отмечая постепенные изменения природы: хвойные леса разрастались, горные реки множились и пробивали себе дорогу сквозь горное кольцо, ниспадающие водопады меняли цвет воды, а долина отвоёвывала всё новые территории.

Хаммонд в облике снежного барса

Спустя ещё некоторое время он заприметил в долине движение, и его сердце замерло от неожиданного явления. Своим острым взглядом он стал всматриваться в зелёные живописные просторы. В глубине души он надеялся где-то вдалеке увидеть своего брата, но вместо этого его взору открылось совершенно иное зрелище – таинство создания нового поколения людей. Хаммонд судорожно сглотнул, когда увидел собственными глазами, как от скалы отделяются изваянные живые фигуры, а Фьял кружит вокруг каждого из них, наряжая девушек и мужчин в тончайшие разноцветные одеяния.

И в этот момент Хаммонд испытал великую радость оттого, что лощина больше не будет пустовать. Его рык оглушил всю древнюю долину, после чего остальные барсы присоединились к созерцанию этого великого таинства.

Годы текли, как река, сменяя друг друга. Жизнь в плодородной лощине процветала и наполняла весёлыми голосами густые благородные леса и цветастые поля. Хаммонд всё ещё продолжал следить за Сапфировой долиной, но вместо былой радости с каждым днём ему становилось тоскливее и тоскливее. Он видел, как новый сапфировый народ строит дома и ведёт хозяйство, как растут их поселения и появляются дети, как трудолюбиво они взращивают посевные культуры на полях и как развивается их быт. Хаммонд понимал, что всё это было и у него. И, возможно, именно сейчас он даже хотел бы зажить своей прежней жизнью, но всё же боялся снова обернуться человеком.

Тоска с каждым новым днём нарастала, доводя до безумия. И тогда он решил ещё раз позвать своего брата, в надежде на то, что тот отзовётся на его призыв. Но, как всегда, в ответ лишь звучала гулкая и беспощадная для его сердца тишина. Однако Хаммонд всё ещё не терял надежды на встречу с Заароном и решил для себя, что будет звать его каждый поздний вечер, посылая огненные потоки воздуха в сторону обители Тьмы. Но, увы, и эти многочисленные попытки не увенчались успехом.

Деревенька у горной Фрии

А годы продолжали бежать… Идти…

Мучительно тянуться друг за другом…

Как Хаммонд решил выдвинуться во чертоги Тьмы, не знает никто. Скорее всего, в это Тёмное царство его привёл зов собственного сердца и продолжал вести в кромешной пугающей черноте по пустынным каменным и песчаным дорогам на протяжении нескольких дней. Лёгкое свечение, озарявшее фигуру барса, постепенно затухало, а его силы гасли без еды и воды. Он ощущал всем своим существом, что его преследуют потусторонние духи, а до шерсти дотрагиваются миллионы холодных лап. Боковым зрением он видел это хаотичное движение сливающихся с Тьмой непонятных и хладных силуэтов. Но Хаммонд твердил себе лишь одно, что он забрёл в эту чёрную жуткую обитель, чтобы найти своего кровного брата. И поэтому этот беспросветный тяжёлый путь стоил свеч.

Хаммонд звал Заарона на протяжении всего своего пути. Но когда свечение его фигуры окончательно погасло, а силы полностью иссякли, он упал на сырой камень и уснул тревожным сном. Очнувшись в кромешной тьме, он хотел подняться на лапы, но понял, что стал человеком. Приняв эту данность, Хаммонд снова двинулся в путь, но дорога становилась практически непроходимой. К тому же он понял, что его острое зрение окончательно пропало, и он уже был не в состоянии различить даже любую выступающую из-под чёрной земли кочку. Так камни для него превратились в острые глыбы, и Хаммонд то и дело спотыкался о них, разбивая в кровь ноги, руки и своё ясное лицо. Шкура больше не покрывала его, и больше нечему было смягчать удары. Холодная сырость пронзала его тело насквозь, но согреть себя огнём он также больше не мог. И порой ему казалось, что он даже больше не может пошевелиться – сковывающая прохлада схватила его в тиски и больше не отпускала. Когда силы вконец оставили его, Хаммонд взмолился: