Когда мы вышли из леса, я наконец увидел ее лицо и улыбку, которая почему-то отдавала загадочным светом дебилизма. И мне сразу захотелось распрощаться с ней. Потому что все, что я хотел ей сказать о том красивом закате она бы не поняла. Она бы делала вид, что слушает, но и этого бы не происходило, как и множество раз до этого.

Я смотрел на ее улыбку и пытался увидеть те альтернативные реальности, которые бы не свели бы меня с ней. Но все это оказалось чушью. Эти альтернативы только в нашей голове. А в действительности все абсурдно просто и сложно одновременно, ведь у нас есть только одна попытка на успех и только одна попытка на ошибку. В итоге мы привыкли видеть ошибку там, где в реальности был успех…

Поэтому всегда победитель тот, кто обречен думать и анализировать. Это тоже абсурдно, так как с одной стороны все просто, а с другой достаточно сложно. Особенно сложно находить те мосты, соединяющие наши пути с путями тех людей, которые нам попадаются, а не с теми, которых мы хотим видеть. Легче всего избавиться от иллюзий и никого не ждать, и упорно не переставать думать, даже когда видишь красивый закат, и строчки в голове выстраиваются в ряд, описывая ту же самую красоту, которую ты видишь перед собой, излучая такую же одноименную красоту, которая хранится в тебе. Я улыбнулся ей в ответ подходящей, такой же дебильной улыбкой, и мы пошли, весело обсуждая наше последнее приключение. И каждый думал о своем, укрываясь в прохладной вечерней дымке: я о закате, а она о том, как всё-таки приятно быть обнаруженной в порочности…

Broadcast 7

Наверное я везунчик. После того, как я решил, что я счастливый человек несмотря ни на что; скорее даже наперекор всему, моя жизнь начала принимать яркие краски даже в буквальном смысле. Я перестал придавать значение чему-либо кроме того, что творится у меня внутри, как зеркало того, что происходит извне, вокруг меня. Мы договорились встретиться, и она приехала ко мне. Я встретил ее на остановке жарким июньским утром. На ней было легкое коротенькое шелковое платье на тоненьких бретельках, которые я заметил только вблизи. На ней не было лифчика, чего нельзя было сказать за трусики. Под рукой она несла объемный тубус свернутого ватмана.

– Привет, а это что? – спросил я, целуя в ее губы.

– Потом узнаешь.

Я подразумевал, что она не шутила насчет картины нашими телами, когда заикнулась об этом ранее. С ее слов я был “тем самым” подходящим кандидатом для этой ее задумки. Я же, как открытый всему новому и неизведанному человек, молча принял ее идею. Если честно, во мне даже не таились какие-то сомнения, или долгие раздумья насчет этого. Перед сном я не старался воспроизводить эти идеи в своем диком воображении. Неужели мы так незаметно взрослеем, что сама идея авантюризма не заставляет меня уже гореть ей до самого финала?

– Раздевайся, чего ты ждешь?! – нетерпеливо начала она, зайдя ко мне в комнату.

– Хорошо, тебе помо… – не договорил я, как она уже скинула свое платье, оголив аппетитную грудь и нежный торс. – Я понял. – продолжил я и сам разделся догола.

Она раскрыла картонный ватман на центре комнаты, напротив зеркала шкафа купе. Все в этот день играло мне на руку; на руку этому моменту… Она достала все краски: акриловые тюбики, маленькие бочонки пальчиковой краски и несколько баночек какой-то блестящей краски и белой; и выложила их на большой лист бумаги, который служил палитрой для красок. Мы сели друг напротив друга на ватман и принялись разрисовывать наши тела. Она выбрала кисть потолще, я же взял тонкую. Я не знал, как это делать и просто рисовал изящные контуры разных цветов, в основном моим любимым – фиолетовым. Я старался сделать из нее какую-то индийскую богиню, с кучей никому неизвестных, кроме меня заковыристых символов и знаков.