– Чего тебе?

– Я подслушал разговор Трофима Петровича з Надеждой Григорьевной, и она сказала, что вызывала твою мамку, а твоя маты не пришла. Вот увидишь, что-то буде-ет?! – с вожделенным любопытством, заглядывая в мои глаза, и, пытаясь разглядеть там испуг.

Я выдержал этот подленький взглядец, ответил:

– Так и что? Придет!

– Ну, так я пойду, скажу Надежде Григорьевне, чтобы вона не волновалась? – лакейским услужливым голоском с вожделением волнующего события проговорил Леня, и не дождавшись моего одобрения, бросился в учительскую. Вскоре оттуда вышел, припадая на протез, вместо левой ноги (ногу учитель потерял на фронте), классный руководитель, учитель истории, Трофим Петрович. Он жестом махнул рукой, поманил меня подойти. Я с замирающим сердцем двинулся в учительскую. Там была Надежда Григорьевна и другие учителя, Трофим Петрович начал тоном Бендерского «полицая»:

– Ты знаешь, что ты уже в шестом классе? Ты уже не маленький и должен отвечать за свои поступки?!

Классный руководитель выдержал паузу, затем продолжил, он любил читать нотации:

– Почему ты не вызвал мать в школу?!

Мне от нервного напряжения свело щеки, и правая щека дернулась сильно в право.

– А, так ты ухмыляешься. Ехидно смеёшься над нами? Что, тебе законы поведения не писаны?! Собирайся из школы и без матери сюда не приходи?!

Чуть не плача я выбежал с учительской, и первое время думал, вообще, не являться домой. Но, собирая книги в портфель, подумал, что от случившегося не уйти. Собрался, но в дверях столкнулся с учителем географии, который спешил к нам на урок и не был на разборках в учительской.

– Ты куда собрался?!

– Иван Панасович, спросите у Трофима Петровича?

– Ты как со мной разговариваешь?! – загораживая дорогу, наступал Иван Панасович на меня, – Чтоб матерь завтра ж была в школе?!

– Хорошо? – ответил я, – А сейчас дайте пройти?

И я бросился к выходу. Дома решил все рассказать матери. Но мать уже ждала меня с розгой в руке. С криком набросилась:

– Что это мне рассказывают Очколясы? А, я тебя спрашиваю, падлюка ты?! – розга молнией сверкнула в воздухе и с частотой автоматной очереди обрушивалась на плечи, лицо, руки, спину, больно кусаясь и не щадя.

– Они сегодня сказали, чтоб ты пришла. – Матери, казалось, этого только и нужно было. Она взвизгнула, как ужаленный змеей щенок, и бросилась прочь на улицу. Я испугался, посмотрел на затихшую у печки бабушку.

– На, садись за стол. Поешь, как следует. А там видно будет. – Хозяйским тоном заговорила бабушка.

И я успокоился, принялся за еду… Мать пришла через два часа. Тихая, присмиревшая. Подошла ко мне испуганному, и прижала меня к остро пахнувшему задушливым потом пиджаку. Погладила по голове и тихо сказала:

– Теперь уже не вызовут. Можешь ходить спокойно. А если будут звать снова, скажи, что я им снова устрою, но теперь с прокурором. – Намек на генерального прокурора СССР Романа Андреевича Руденка, с которым мать была хорошо знакома еще с ее депутатских времен в Верховном Совете УССР. Я долго повторял в уме незнакомое слово «прокурор», чтобы озвучить в случае чего назойливым учителям, когда спросят. В школе учителя старались не смотреть в мою сторону. При моем появлении Надежда Григорьевна с бледной превратилась в пунцовую. Худое лицо ее залил румянец, и так остался на лице до конца урока, а глаза покраснели. Но после урока Украинского языка, Трофим Петрович вызвал меня в учительскую.

– Что ты наговорил матери, что она тут чуть не спалили школу?

Удивленно открыв глаза, я серьезно возразил:

– У неё даже спичек с собой не было. Где она взяла огонь? – искренне сказал я.