«Сегодня был пленум ЦК КПСС, – записал уже почти в полночь 14 октября в свой дневник замминистра иностранных дел Владимир Семёнов. – По просьбе т. Хрущёва он освобождён от обязанностей Первого секретаря и члена Президиума ЦК КПСС и председателя Совмина СССР вследствие преклонности лет и по состоянию здоровья. Первым секретарём избран Л.И. Брежнев, председателем Совмина – А.Н. Косыгин. Докладывал М.А. Суслов. Н.С.<Хрущёв> сидел довольно осунувшийся, внезапно постигший реальность положения. После пленума ездил вместе с А.А.<Громыко> в Барвиху. По дороге говорили о событиях последних лет и о решениях пленума. Резонанс будет громадный, и последствия необозримые».

Когда пленум закончился, Хрущёву разрешили зайти в комнату Президиума ЦК. Он с каждым из членов высшего партийного ареопага попрощался за руку. С тех пор с большинством из них поверженный вождь уже никогда не встречался.

К слову, до сих пор неизвестно, все ли члены ЦК прибыли на тот октябрьский пленум, где решалась судьба Хрущёва и всей партии. В хранящемся в РГАНИ протоколе пленума перечислены 154 присутствовавших членов ЦК. Но Михаил Халдеев, который тогда занимал должность заведующего Идеологическим отделом ЦК КПСС по промышленности РСФСР, в своих мемуарах утверждал, что на пленуме отсутствовали первые секретари Ленинградского и Ивановского обкомов партии Василий Толстиков и Иван Капитонов. Халдеев не верил в случайности. Видимо, или сам Брежнев, или кто-то из его ближайшего окружения не были до конца убеждены в стопроцентной поддержке всех членов ЦК, и на всякий случай была дана команда кое-кого в Москву не вызывать.

Кстати, не было у Брежнева стопроцентной уверенности в лояльности к нему и со стороны руководителей большинства структурных подразделений ЦК. Халдеев рассказывал, как в ночь на 15 октября – уже после состоявшегося пленума ЦК – его срочно вызвали на работу, а потом пригласили в кабинет Николая Вороновского, который курировал парторганы РСФСР по промышленности, а у того уже сидел незнакомый ему человек, некоторыми своими манерами позволявший предположить, что он представлял Лубянку. И Вороновский стал выяснять у Халдеева его отношение к уже поверженному Хрущёву. У Халдеева сложилось впечатление, что люди Брежнева всю ночь вычисляли, кто в центральном партаппарате мог бы публично выступить в защиту Хрущёва и выразить недовольство избранием Брежнева.

Понятно, что все сотрудники аппарата ЦК ещё с вечера 14 октября пребывали в некоем смятении. Многие не знали, что последует дальше. А команда победителей с разъяснениями не торопилась. Всех заведующих отделами ЦК собрали в зале заседаний Секретариата ЦК лишь в десять утра 15 октября. Хрущёв вспоминал: «Брежнев проинформировал о событиях, связанных с Никитой Сергеевичем, ошибках в его работе, проявленных им субъективизме и волюнтаризме ‹…› Мне удалось сделать довольно-таки подробные записки услышанного на этом совещании ‹…› Но Леонид Ильич не сказал нам, что решение по Хрущёву есть решение Пленума ЦК КПСС» (М. Халдеев. Жизнь есть действие. М., 2006. С. 290).

Впоследствии зять Хрущёва, Аджубей, не раз интересовался у тестя, не жалел ли он, что в послевоенные годы стал двигать Брежнева на Украине, а потом сильно приблизил его к себе в Москве. «Я, – рассказывал Аджубей, – спросил как-то Хрущёва: только ли его стараниями возник Брежнев на московском горизонте? Хрущёв ответил, что Брежнева приметили в Москве давно, а после войны Молотов даже просил откомандировать его в Министерство иностранных дел на должность своего первого зама» (А. Аджубей. Те десять лет. М., 1989. С. 299). А ведь, похоже, Хрущёв говорил зятю правду.