– Ага! – обрадовался он. – Другое дело!
– Хватит? – с надеждой спросил я.
– Т…т…ты что! Это ж всего десятка!..
Я еще три или четыре раза заглянул в сумку.
– Не заметят? – беспокоился Ленька.
– Не… Там еще много…
Утром оказалось, что я перестарался.
– Как? Как ты мог? – не могла успокоиться мама. – Разве ты видел, чтобы кто-нибудь из нас взял хоть соринку чужого? Разве тебя кто-нибудь учил воровать?..
– Не-е… не учил… – канючил я.
– Зачем же ты залез в сумку? Зачем взял деньги? Пятьсот рублей!…
– Неча-а-янно… – проблеял я.
– Тридцать три поллитры! – уточнил сумасшедший Сюня.
– Вей так гитлер им пунем! – сказала свое слово бабушка..
– Бабушка! – поправила ее Жанна. – Это не Гитлер, это Илюшка деньги стырил!
– Нехай!..
– Абизоим!.. – твердила свое Рейзл.
– А ты помнишь значение этого слова? – нарисовался в иллюминаторе пророк.
– По-моему, «стыдно»…
– Стыд – это наша совесть… Он оставляет зарубки в душе. Болит, как рана. И заставляет вести себя достойно. Чтобы не было стыдно перед Богом!
– А если мне стыдно перед самим собой?
– Покайся! И запомни наше древнее слово «тшува»!.. Вот что говорит тебе пророк Амос!
– А четыре кусочка сахара? – ни с того, ни с сего спросил я.
– Тшува! – ответил пророк.
Я открыл глаза. На табло горела надпись на иврите. Наверное, «Пристегнуть ремни!».
За стеклом иллюминатора никого не было. Только таяло туманное пятно, словно от чужого дыхания. А внизу плыло красное море черепичных крыш. Самолет садился в аэропорту Тель-Авива. Начинался Израиль. И на душу мою снова нисходил покой.
Глава вторая
Я был гостем двоюродного брата Бориса. Теперь он звался Борухом и был вполне преуспевающим гражданином своей страны. И он, и его жена Рита приняли меня как родного. Они сделали все, чтобы я мог увидеть и принять в свое сердце Эрец-Исраэль.
Мы побывали на холме, где наш предок Авраам заключил союз с местным царем Авимелехом и получил разрешение пасти свои стада на этой земле.
Борух свозил меня на Мертвое море и в древнюю крепость Моссаду. А потом пришла очередь Иерусалима.
Помню, мы поднимались по склону холма, поросшего редким лесом, и Борух вглядывался в просветы между деревьями.
– Где-то здесь… – бормотал он, притормаживая. – Дорога-то одна… Только дальше придется пешком…
Мы оставили машину и побрели наверх.
И почти сразу же открылись верхушка холма и два серых надгробия.
Смеркалось в ноябре рано, и я сомневался в чувствительности моей пленки.
– А все-таки попробуй! – попросил я брата. – Только захвати обе могилы!..
Пока Борух прицеливался, я собрал горсть камней и разложил их по краям плит.
Я уже привык к этому ритуалу поминовения и даже находил в нем ощущение некоей родовой сопричастности…
Щелкнул затвор, сработала вспышка.
Сумерки стали гуще, зато как будто посветлел камень надгробий.
– Ну, скажи, – спросил я Боруха, – откуда известно, что здесь лежат Самсон и его отец? Есть какие-то свидетельства? Документы? Раскопки?
– Понимаешь, тут всегда кто-то жил… И они знали… Дед передавал сыну… Сын внуку…
– Три тысячи лет?
– А что?.. Ты понимаешь, для них это обычное дело… Олива, которую посадили во времена первого храма… Колодец, который выкопал Авраам… Холм, где похоронен Самсон…
Дальше мы ехали уже в полной темноте.
Свет фар летел по буграм неизвестно кому принадлежащего придорожного мусора… по заборам никем не охраняемых цитрусовых плантаций…
И высоко в небе проплывали ожерелья поселений, накинутые на приплюснутые макушки библейских холмов.
«А, может, и правда, – думал я, – время для людей, которые живут на этой земле, течет по-другому?
В нашем растянутом «вчера» толпятся Наполеоны… Чингисханы… Карлы Великие… А в их прошлом рукой подать до мальчика Давида. И у стариков еще ноют ноги от скитаний по Синайской пустыне… И они никуда не уходили с этой земли…».