Я видел дочь княгини Софьи Григорьевны в Москве года четыре назад. Она обещалась быть хороша. Вчера у тестя явилась Афросимова, по обыкновению, с вестями, читала рапорт своего сына из Петербурга. Мне очень понравилась следующая новость; он пишет между прочим: «Дочь князя Петра Михайловича Волконского показалась в свете; говорят, что она выходит замуж за князя Лопухина или за молодого Демидова, сына Ник. Никитича». Мне очень нравится это или, то есть публика решит, кого предпочесть, и тогда родные ударят по рукам.

Жаль бедного Мишо. Мертвого нельзя воскресить; но государь, по ангельскому своему сердцу, призирает вдову и сирот. Как не желать лишиться руки и жизни для него?

Дают две пьесы – «Музыкального фанатика» и «Счастливого простака». В первой поет мамзель Замбони, во второй – мадам Анти. Лунины и Риччи уезжают после первой пьесы, а князь Юрий Владимирович Долгоруков с Горчаковою приезжают только для второй пьесы. Это смертельная ссора. Алексей Михайлович Пушкин встречает меня на улице, оба едем. Кричит мне: «Кстати, все время забываю спросить вас: вы замбонист или антист?» Я отвечаю, как тот парижский рабочий (по поводу глюкиста и пуччиниста): «Я эбенист». Но факт, что несмотря на эти партии, театр держится, он всегда полон, и сбор постоянно около четырех тысяч рублей. Этим вечером триумф замбонистов, ибо дают Андиссо, музыка прелестна. После дадут, как сказывал мне князь Лопухин, «Клотильду» Коччиа, любимого ученика Паньелли, после «Севильского цирюльника» Россини, после «Тайный брак», а затем «Нину» Паньелли.

Иду на похороны бедного Окулова. Я был там с Вяземским. Бедная Софья, третья дочь, с самой кончины отца до этого часу все в беспамятстве; очень боятся за ее разум, а мать одно твердит, что желает лишиться всех детей и также умереть. Ужасно смотреть на них. Одна Анетта, старшая [Анна Алексеевна Окулова], воспитывавшаяся в Смольном, сохранила бодрость и за всеми ухаживает. Я не поехал в Донской монастырь, боясь простудиться и вымочить себя до костей. Тело не могло на Крымском броде переехать через Москву-реку и должно было сделать крюк по проливному дождю и ехать на Каменный мост. Только и разговору, что о бедном Окулове.

Александр. Москва, 22 декабря 1821 года

Я было писать к тебе, любезный друг, вдруг записка от Софьи Сергеевны [Макеровской, супруги Фавста Петровича]: «Ради Бога приезжай, имею крайнюю нужду». Я с беспокойством пускаюсь к ней, и вышло, что почти по пустякам. Зачем не написать? Вчера ее Фаска, осаживая карету, тронул колесом в городе, где всегда тесно, какую-то пьяную бабу; она ну кричать «караул», выхватила шляпу у лакея, ну ругать берг-инспекторшу, требовать ее имя и чтобы дала подписку, что пришлет кучера в часть. Наша бедная обер-берггауптманша 6-го класса перепугалась, подписала мир на барабане, приняла все условия и поехала домой, как на смерть осужденная. Выходит, что эта негодная баба – какая-то титулярная советница, промышляющая такими историями. Надобно было сунуть ей бумажку синенькую, и все бы кончилось. Фаска на съезжей, но все это мы устроим. Жаль только то, что сама встревожилась, да у меня отняли золотое время.

Александр. Москва, 27 декабря 1821 года

Скажи Закревскому, что вчера делали приятелю его Василию Ивановичу Путяте [отцу Николая Васильевича Путяты, который позднее служил под начальством Закревского в Финляндии] операцию. Взял ее на себя доктор, приехавший из чужих краев с Киндяковым. У Путяты был на правом плече наросток, который его безобразил и всякий год прибавлялся; решился на операцию. Доктор надрезал плечо крестообразно, поднял кожу и вынул оттуда ужасную массу какого-то жира. Все совершилось очень хорошо и благополучно.