Перед застекленной дверью в правое крыло Оленина остановил высокий и дистрофически худой сержант милиции с маленькой, как у птицы, головой. Разве можно таким дядям Степам в милиции служить. Его же ветром пополам согнет, не говоря уже о кулаке какого-нибудь пьяницы.

– Туда нельзя.

Тон откровенно хамский, как и положено любому ментовскому сержанту в силу его интеллекта.

– Прокуратура, – коротко сказал Оленин и даже не посчитал нужным показать удостоверение.

Сержант торопливо посторонился. Сержанты обычно уверенности в людях не выносят. А может, этот просто узнал старшего следователя. Хотя едва ли. Если бы сержант узнал его, то и Оленин должен был запомнить такую несуразную фигуру – однажды увидев, такого не забудешь.

В дверях офиса «Альто-S. Ltd.» Николай Сергеевич столкнулся со старшим опером горотдела капитаном Овчинниковым. Этот толковый. Хоть с опером повезло!

– Привет, Володя. Ты занимаешься?

– Привет. К сожалению, я.

– Почему – к сожалению?

Овчинников взглянул на следака почти с удивлением – неужели непонятно? Такие дела бесперспективны. Раскрываемость минимальная. Звездочку на погоны на этом не заработаешь. А неприятностей нагребешь – полные штаны. Начальство и газеты будут давить и давить, пока с грязью не смешают.

– Ты будешь вести или Нигматуллин?

Юрис Нигматуллин, прибалтийский татарин, прибыл на место происшествия просто как дежурный следователь, потому что Оленина не оказалось в кабинете. И уже начал работу. Остается только присоединиться к нему, а потом обменяться впечатлениями.

– Я. Юрис – дежурный, – вздохнул в свою очередь и Оленин. – На мне все три первых покушения еще висят. Теперь и такой вот солидный довесок подвалили. Этот Толстяк – мешок дерьма с ногами. Начнем разгребать – противогаз не спасет… Ладно. Рассказывай, что тут?

Овчинников взглядом показал на коридор.

– Три трупа, – и махнул в отчаянии и злости рукой. – Сам Толстяк, охранник и сапожник. Вон там, в конце коридора за забором сидел. Стучал себе, постукивал молоточком…

– Знаю его. Знал… Он моей жене любимый сапог ремонтировал. Женщины ведь как – трое сапог, а носят только одни, пока совсем не развалятся.

– Больше ремонтировать не будет. – Похоже, Овчинникову дела не было до вкусов жены Оленина.

– Сапожник – свидетель?

– Его пытались подставить, как участника. Такое у меня сложилось мнение. Но мысль о соучастии я полностью не отбрасываю, если исходить из его мотивов. Здесь у него дела, надо сказать, совсем плохо шли. Хоть и налоговая двумя этажами выше, а он квитанции никогда не выписывал. И все равно копейки зарабатывал. Контингент не тот, что ремонтом обуви занимается. Здесь больше новую обувь покупают после первой царапины на старой. Может быть, хотел подзаработать. Купили парня. А потом убрали. Сейчас трудно сказать. Вообще-то он инвалид. Нога протезная. Надо проверить – может, афганец? Тельняшку десантную носил…

– Тельняшка не показатель, – не согласился следователь. – Я тоже афганец, а тельняшку не ношу, хотя дома имеется. Жене моей не нравится. Может, его жене, наоборот, – нравится.

– А ты ее поверх пиджака не надевай, твоя и не заметит…

Они прошли по коридору в самый конец. Мимо, обгоняя на плавном вираже, стремительно пробежал какой-то человек со спутанными волосами и глазами, скачущими на три шага впереди головы, и понесся через три ступени на следующий этаж.

– Это что за чудо в перьях? – поинтересовался Оленин, удивленный спринтерской скоростью бегуна – олимпиец, да и только.

Володя Овчинников, при всей трагичности ситуации, не смог сдержать улыбку.

– Не чудо, а обгадившаяся жар-птица. Это как раз тот парень, с которым Толстяк беседовал перед моментом убийства. Предполагаемый компаньон. Толстяк пригласил его еще вчера. Поговорить о делах и выпить по нескольку бутылок пива. Пиво стояло в холодильнике. Сейчас им занимаются эксперты. Через час после первой бутылки начали бегать. По очереди. Первым оторвался Толстяк. На счастье, у компаньона желудок оказался покрепче. Иначе тоже попал бы в красный список.