– Священник его застрелил?

– Возможно, он был методистом, а не лютеранином. Он стреляет, но только ранит нашего парня в плечо, а Иголки выхватывает у него пистолет и убивает его.

– Значит, этот священник мог застрелить человека, но не мог воровать.

– Я не говорю, что это традиционное методистское учение.

– Да, сэр. Я понимаю.

– Теперь, думая об этом, я даже склоняюсь к мысли, что священник, возможно, был унитарием. В любом случае он был священником, и его застрелили, то есть плохое может случиться с любым, даже с монахом.

Хотя холод декабрьской ночи не полностью покинул меня, я прижал холодную банку колы ко лбу.

– Проблема, которая здесь возникла, связана с бодэчами.

Поскольку в аббатстве Святого Варфоломея он был одним из моих доверенных лиц, я рассказал ему о трех демонических тенях, склонившихся над кроватью Юстины.

– И они болтались около монаха, о тело которого ты чуть не споткнулся?

– Нет, сэр. Они явились сюда за чем-то бо́льшим, чем один потерявший сознание монах.

– Ты прав. Такая мелочь нигде не соберет толпу.

Он поднялся с кресла и подошел к окну. Несколько мгновений смотрел в ночь.

– Я вот думаю… По-твоему, мое прошлое догоняет меня?

– Прошло уже пятнадцать лет. Разве Мартинелли не в тюрьме?

– Он давно умер. Но некоторые из этих бандитов очень злопамятны.

– Если бы вас выследил киллер, сэр, вы бы уже умерли, не так ли?

– Абсолютно. Читал бы старые журналы в приемной Чистилища.

– Не думаю, что происходящее как-то связано с вашим далеким прошлым.

Он отвернулся от окна.

– Твои бы слова да в ухо Господа. Это будет ужасно, если здесь кто-то пострадает из-за меня.

– Ваше присутствие здесь всех только радует, – заверил я его.

Углы на его лице сместились, сложившись в улыбку, которая могла напугать тех, кто его не знал.

– Ты хороший мальчик. Будь у меня сын, я бы только радовался, если бы он был немного похож на тебя.

– Поскольку я знаю, каково быть мной, я бы никому не пожелал быть на меня похожим, сэр.

– Хотя, будь я твоим отцом, – продолжил брат Костяшки, – ты был бы ниже ростом, шире в плечах и с более короткой шеей.

– Длинная шея мне все равно не нужна, – ответил я. – Галстуки я не ношу.

– Нет, сынок, шея нужна тебе для того, чтобы высовываться. Именно это ты и делаешь. Такая уж у тебя натура.

– В последнее время я раздумывал над тем, чтобы надеть рясу. Стать послушником.

Он вернулся к своему креслу, но сел на подлокотник. Заговорил не сразу.

– Может, когда-нибудь ты услышишь зов. Но не скоро. Ты человек мирской и таким должен оставаться.

Я покачал головой:

– Не думаю, что в мире мне лучше, чем здесь.

– Все дело в том, что ты нужен миру, сынок. Тебе там хватает дел.

– Этого-то я и боюсь. Того, что должен делать.

– Монастырь – не убежище. Если бандит хочет прийти сюда и стать монахом, он может прийти, потому что решил открыть себя чему-то большему, чем мир, а не потому, что задумал свернуться в маленький шарик, укрыться под панцирем, как черепаха.

– Есть кое-что такое, от чего человек просто должен укрыться, сэр.

– Ты про позапрошлое лето, стрельбу в торговом центре? За это тебе ни у кого не нужно просить прощения, сынок.

– Я знал, что-то грядет, они грядут. Фанатики. Мне следовало их остановить. Погибли девятнадцать человек.

– Все говорят, что погибли бы сотни, если б не ты.

– Я – не герой. Если бы люди знали о моем даре и знали, что я все равно не сумел остановить этих фанатиков, они бы не превозносили меня как героя.

– Ты и не Бог. Ты сделал все, что мог, никто не сделал бы больше.

Я поставил банку колы, взял пузырек с таблетками аспирина, вытряс еще две на ладонь, сменил тему: