– В чем соль?

– Это не шутка, сэр. Когда моя жизнь стала слишком уж сложной и я больше не мог быть поваром блюд быстрого приготовления, я подумывал о том, чтобы уйти в мир покрышек. Но вместо этого пришел сюда.

Он молчал.

– Если бы я стал продавцом покрышек, помогал людям выбрать хорошую резину по адекватной цене, то приносил бы пользу. Если бы я мог быть продавцом покрышек и никем больше, всего лишь хорошим продавцом покрышек, имеющим возможность вечером вернуться в маленькую квартирку к девушке, которую когда-то знал, мне бы этого хватило с лихвой.

На его фиолетовых глазах лежал красный отсвет. Он покачал головой, отвергая мир покрышек.

– Я хочу знать.

– Знать что? – спросил я.

– Все, – ответил он, и нас разделила дверь.

Со сверкающей полированной надписью на передней панели: «PER OMNIA SAECULA SAECULORUM».

«Вовеки и навсегда».

Через шипящие двери, через желтый свет и синий я поднялся на поверхность, вышел в ночь, запер бронзовую дверь своим универсальным ключом.

«LIBERA NOS A MALO», – гласила надпись над дверью.

«Убереги нас от зла».

Когда я пересекал двор аббатства, пошел снег. Огромные снежинки грациозно кружились в темноте под вальс, которого я не слышал.

Мороза я уже не чувствовал. Возможно, в John’s Mew было холоднее, чем мне казалось, и в сравнении с подземельем зимняя ночь была даже теплой.

Несколько мгновений спустя отдельные снежинки слились в белый поток. Этого момента я и ждал, сидя у окна моих гостевых апартаментов на третьем этаже, до того, как во дворе появились Бу и бодэч.

До прихода в этот монастырь я жил в Пико-Мундо, маленьком городке, затерянном в калифорнийской пустыне. И впервые увидел, как падает снег, этой же ночью, только чуть раньше, когда небо расщедрилось лишь на несколько снежинок.

А теперь, в первые минуты настоящего снегопада, я стоял как зачарованный, принимая на веру чьи-то слова о том, что двух одинаковых снежинок не бывает.

От окружающей красоты у меня перехватило дыхание: падающий снег, ночь без единого ветерка, предельная простота во всей ее сложности. И хотя ночь была бы еще прекраснее, если бы рядом со мной стояла Сторми, в эти мгновения мне было хорошо, очень хорошо, а потом, разумеется, кто-то закричал.

Резкий крик тревоги оборвался так быстро, что его можно было принять за крик ночной птицы, которую снег погнал под защиту леса, раздавшийся, когда она пролетала у меня над головой.

Летом прошлого года, когда фанатики устроили бойню в одном из торговых центров Пико-Мундо, я услышал очень уж много криков, даже пожалел, что я – не глухой. Ранения получил сорок один ни в чем не повинный человек. Девятнадцать умерли. И я бы поменял музыку и голоса моих друзей на полную тишину, лишь бы до конца жизни больше не слышать человеческих криков боли и ужаса.

Так часто наши надежды бывают ложными, вот и моя пошла прахом. Я не глух к боли и не слеп к крови… или смерти, как мне того хотелось.

Ведомый интуицией, я обежал ближайший угол аббатства. Повернул направо, вдоль трапезной, где ели монахи, но в час ночи там, понятное дело, не горело ни огонька.

Всматриваясь сквозь падающий снег, я оглядывал ночь. Если какой-то человек и находился между мною и лесом на западе, снегопад его скрывал.

Трапезная образовывала внутренний угол с библиотечным крылом. Я вновь двинулся на запад, мимо глубоко посаженных окон, за которыми в темноте стояли стеллажи с книгами.

Когда обогнул юго-западный угол библиотеки, едва не споткнулся о человека, который лежал лицом вниз. В черной, с капюшоном, монашеской рясе.

Я ахнул от удивления, в результате чего легкие заполнились холодным воздухом (до короткой боли в груди), после чего он вышел наружу облаком светлого пара.