– «Держись геолог! Крепись геолог! Ты солнца и ветра брат!»
– Издеваешься!
– Сочувствую!
В открытый проем двери врывалось жёлто-зелёное море прибрежной тундры, разрываемое холодящем душем, охрипшего прибоя.
Часть 3
Я вышел из дома и побрёл в сторону палатки, где жили геологи. Под ногами сновали какие-то насекомые. Над головой нудно ныли бессчётные полчища комаров.
Геологи отдыхали, развалясь на самодельных нарах, застеленных хвойным лапником на спальных мешках. Вид у них был удручающий, словно они пересекли пешком Северо-Ледовитый океан. Верхняя одежда висела на верёвках и походила на застиранные мокрые гимнастические кальсоны. Обувь сохла на воткнутых в землю сучковатых палках. В палатке пахло потом и мокрой одеждой. Спёртый воздух в палатке давил на психику и настроение.
– Привет, мужики! Что-то тут у вас не русским духом пахнет.
– Привет! Привет! Сил нет заняться благоустройством. Ждём ужина. После того, как набьём утробу, проветрим наше бунгало – за всех ответил Ваня Глаголев, выпускник Томского политехнического института.
Это было его первое поле. И он держался изо всех сил. Вован, так его прозвали работяги, родился в потомственной семье шахтёра Кузбасса. Детство и юность у него прошли в Междуреченске. Стройный, спортивный, выносливый, с целеустремленным подбородком, с росчерком строгих бровей на лице, с ярким броским взглядом голубых глаз и с железной хваткой победителя. Если он устал, значит в маршруте было действительно трудно.
Кумиром у Вани была мама. Её забота, любовь, благородство, выносливость и сила передались ему. А ей от прадедов, прошедших через горнило Отечественной войны. Он очень скучал по своим родителям. По их квартирке в обычной хрущёвке. По улице, пропитанной угольной пылью. По кошке Масяне. По Маше – лестничной соседке на этаже. Они были знакомы с детства. Вмести ходили в школу. И как-то незаметно к ним подкралась любовь. И они приняли её с восторгом и благодарностью. Ему часто снился их зелёный палисадник у дома. Рядом близко разгорячённое лицо Маши и её желанные приоткрытые губы, полные любви. Но Маша не приняла его выбор скитальца-кочевника. И даже перед отъездом поколотила в сердцах его грудь. Обозвав его предателем, выскочкой и чёрствым. И Ваня в маршрутах, как Сизиф, носил на душе этот камень непонимания…
– Какие планы у нас на жизнь и работу? Меня уже тошнит от этой погоды и сырости Камчатки. Надо отдохнуть. Силы на исходе! – обратился ко мне более возрастной геолог Сергей Поспелов.
Он дремал на своей кушетке, вытянув жилистые варикозные ноги. Свет падал на его мозолистые ступни – они блаженно отдыхали.
Он был уже зрелый геолог 35 лет, прошагавший и переживший не один полевой сезон. Вид его был отрешённым и усталым. Глаза потускнели, щёки впали. Рот недовольно сжимал во рту помятую сигарету «Родопи». На голове царствовала, золотясь, загорелая залысина. Его мучила, болезненно внедряясь в мозг, убогая и постоянная мысль, что он потерялся в этой жизни, скитаясь по партиям. Что годы уходят мимо, как силуэты. И всё обжигающее, мерзкое, пустое – остаётся камнем на сердце. Он не ощущал чувство победы. Идеалы его рушились, как карточный домик.
Но он ещё находил в себе энергию, чтобы сражаться за каждую свою идею, мысль и результат – спорить, драться, искать, доказывать. Но силы из него вытекали ежедневно – по окончании каждого маршрута. И идея слабела вместе с нахлынувшей усталостью. Сергей понимал, что он сейчас уже совсем другой – он походил на загнавшего себя воина Филиппида – первого марафонца, принесшего весть о победе афинян над персами. Годы и силы иссякали. Усталость накапливалась, застревая в сосудах сердца. А Сергей ничего цельного не совершил: ни подвига, ни сногсшибательного открытия, ни прогноза новых запасов недр.