03:22

– За ч-ч-что мне эт-т-о? – из глаз струились слезы. Мне трудно это описывать, я был беззащитен и жалок. У меня кончились силы. А слезы продолжали идти. Стекаться в одной луже на чистом полу под моим несчастным лицом. Глаза были наполнены жидкостью. Я боялся.

– П-п-почему я? – руки не отрывались от глаз и тоже были мокрыми, от слез и от волнения. Я буквально прилип к полу. Дрожь терзала мое тело вдоль и поперек. Я будто сам стал живым воплощением дрожи. Мурашками. Все нахлынуло разом. Плохие воспоминания, несбывшиеся мечты. И снова слезы. Слезы. Слезы. Слезы! Нет, я не могу это описывать дальше, простите. Я снова плачу.

03:22-03:58

Я был искривленный, но я смог поднять свой взгляд, свои стеклянные от слез глаза на приоткрытую дверь слева. Оттуда тоже исходил голубоватый свет. Дверь открывалась медленно, в ней показалась чья-то тень, а затем и фигура. Я увидел ее ноги. Красивые, нежные женские ноги. Их ни с чем нельзя было спутать. Ее чешки, в которых она любила ходить по давней привычке. Какая же она красивая. Это была Милена, моя жена, самая любимая, особенно в этот момент. Она смотрела на меня, а я на нее. И тяжело дышала. Она держалась одной рукой за деревяшку дверного проема и смотрела только на меня. Я был ужасен, а она прекрасна. Это синее платье в белый горошек. И ее светлые волосы, подчеркнутые голубыми глазами и пухловатыми щечками. Как во время нашей первой встречи. Она ничуть не поменялась с тех пор, но даже если бы поменялась, я все равно ее безумно люблю, как и свою дочь. И мы смотрели друг на друга. Она заплаканная, даже сквозь сумерки это было видно. Измученная, настрадавшаяся всей душой и сердцем. Настоящая мать именно такая, измученная, она способна пережить все, разлагаясь внешне, но оставаясь такой, какая она есть внутри. Она вытерпит любую преграду, утрату, но останется тем человеком, который будет любить. Милена была такой. И я кинулся к ней, как к собственной матери. Какая же она теплая, но дрожащая. Сколько я девчонок в юности встречал, но тепло шло именно от Милены. Она была той самой, самой нежной и приятной, понимающей телесно, сквозь дух. Мы разрыдались на плечах друг у друга. Негромко, но обильно.

– Я… Я… Я люблю вас. Я люблю тебя, Милен. – перебирал я длинные кудрявые волосы своей любимой жены.

– Г-г-где ты б-был? – вздрагивающим голосом спросила она.

– Я был т-там. Я ис-с-кал тебя с д-дочкой…

Я посмотрел на свою дочку. Она уже совсем выросла. Красавица, вся в мать. А глаза карие, из-за моих зеленых, скорее. Такая же светлая, лицом и волосом. Но сейчас она совсем угасла, бледная и уставшая. С медицинской трубкой от капельницы в одной руке и с бинтом в другой. На лице выпирал маленький прозрачный ингалятор. Она проснулась, как я взглянул на нее.

– Миль, Миля, дай посмот-трю на дочку. – жена не хотела меня отпускать из крепких искренних объятий, но отпустила, так как видела, что я хочу поздороваться и с ребенком. Уже с подростком даже, но все-таки еще беззащитным перед столь несправедливым миром. Я взял дочку за руку, где был бинт. Правая ручка, такая же нежная, как у Милены.

– Привет, дочь, ну как ты? С тобой все в порядке? Голова не болит?

– Привет, пап.

– Что случилось, ты обожглась?

– Немного… – ответила она, чуть закатив глаза и кашлянув в ингаляторную маску.

Милена стояла позади меня и смотрела на все это со слезами. Она не выдержала и заплакала. Снова.

– Милен, что случилось с вами?

Жена сквозь слезы:

– Она начала кричать… Подошла к окну, посмотреть, а там этот зонт! Куст, цветок, я не знаю! Он пробирался внутрь! Будто живой!