При этом Кирилл достал телефон и набрал номер. Через какое-то время он заговорил с кем-то по-немецки:

– Здравствуй, дорогой друг! Как ты поживаешь в нашей серой тоскливой Германии?

– Спасибо, все хорошо. Рад тебя слышать, дорогой друг. Что заставило тебя обратиться ко мне? Знаю если набрал – значит ситуация того требует.

– Совершенно верно, Вальтер, беда у меня. Боюсь, без тебя не справлюсь.

– Что случилось?

– Помнишь мою историю любви, о которой я тебе когда-то поведал?

– Конечно помню.

– Я нашел её, но она больна. У нее рак крови. Не знаю, какой стадии, но она уже едва ходит, и к тому же сейчас мы не можем её никуда вывести потому что здесь её преследует бывший муж, он занимает очень высокий пост в органах, и уже год охотится на неё, поэтому она не может обратиться даже в обычную больницу.

– Я тебя понял, дай мне один час времени, сделаю все, что в моих силах.

– Ты уж постарайся, Вальтер. Мне больше некого просить.

– Я добро помню, Кирилл, ты спас мне жизнь, рискуя своей, я твой должник. Жди моего звонка.

– Я же просил тебя больше не вспоминать об этом, ну было и было, ничего сверх человеческого я не сделал чтобы столько лет об этом вспоминать.

Вальтер рассмеялся.

– Прости дорогой. В целом задачу я понял, скоро перезвоню.

Кирилл положил телефон и молча, уставился куда-то вдаль. Несколько минут стояла тишина, лишь шелест шин напоминал о том, что земля крутится и жизнь, – какая бы она не была, но она есть и за нее необходимо бороться.

Через время Кирилл обернулся и сказал:

– Танюш, я боюсь смотреть ей в глаза, мне стыдно и больно. Ты уж, пожалуйста, обещай мне, что будешь держаться. Ведь если ты заплачешь при ней, то и я не сдержусь, сейчас она не должна волноваться.

– Согласна с тобой, вот в этот двор поверни Мишань, и до конца пятиэтажного дома, и у последнего подъезда встань.

Сердце у Кирилла билось так, что на груди от ударов колыхалась футболка. Разум заволокло туманом воспоминаний: походы в горы, в фисташковые рощи, фруктовые сады, в которых они бродили, их любимый ботанический сад, – в гуще которого он соорудил для них шалаш среди старинных сосен.

Вспомнил ту поваленную сосну, на которой она сидела как на скамейке, а он читал ей свои стихи,

– он помнил каждое стихотворение и место, в котором его ей читал.

Прошло семь тысяч триста дней с той поры, а он помнил все. Погрузившись туда, он даже не слышал, как Татьяна сказала, чтоб Миша ждал их в машине, он так же не заметил, – как они поднялись пешком на третий этаж, и лишь черная металлическая дверь вернула его в реальность. Наступил тот момент, когда Кирилл не знал, радоваться ему или – страдать, жить дальше или – умереть здесь и сейчас, от стыда и боли, чтобы не видеть, как она страдает там, за этой стальной дверью.

И вот она – обычная дверь, та самая кромка, у которой огромное количество человеческих судеб навеки воссоединилось или навсегда рассталось. Кириллу оставалось лишь протянуть руку и постучать, чтобы она ему отворила, и они воссоединились спустя столько лет. Но как он вернет то время, – которое отнял у ней? Ведь все эти двадцать лет она ждала и страдала, пока он гонялся за торговцами их общей когда-то Родины.

А в прочем, какое ей дело, до всех этих торговцев, шпионов, бандитов или государей? Кто объяснит девичьему сердцу, – что его терзало все эти годы – государство, во благо которого он служил? Где настоящая истина жизни? В чем? И что до него ей, – той, которая любила и ждала, и теперь мучительно угасает там, за этой стальной дверью. Нет, Кирилл, ты не смеешь умереть ни от стыда, ни от пули, до тех пор, пока не вернешь ей жизнь и всё что должен. А после, можешь загибаться хоть от стыда, хоть от чего другого- сказал себе он. Нужно найти в себе силы на эту встречу. Я так устроил, и мне исправлять. Не спасу её, лягу и умру рядом. На этом все решено!