– Вижу, Маринину читаете?
– Племянница дала; отвлекает. И стиль интересный.
– Но это же – мусорная литература!
– Знаете, я русскую классику всю перечитал и наизусть знаю. Читать стало нечего. А вот роман «Евгений Онегин», читали ли вы его?!
– Да, в школе, – вру я.
Мы проходили, а я не читала. Считала себя самой умной.
А сегодня Алексей Иванович дежурит. Взяла свою пачку. Очень тяжело до дому тащить.
Вечером показали чеченский плен. Мама как запричитает:
– Ой, как страшно!
А Лепёхина, наверное, от наслаждения кончает!
Из всего ВООПа она ненавидит только меня. Ну и Сафронова.
18 сентября 1999, суббота
Оказывается, свекровь Коломейцевой умерла от рака.
Наталья Николаевна ведёт себя по отношению ко мне просто по-хамски! Я сказала ей про деда, а она растрещалась:
– А, старых они не лечат! Вот у мужа мать раком болела, а врачи ей: «Мы вам не будем операцию делать, вы здоровы!» Мы ей сказали: «Они врут, мы тебе платно операцию сделаем!» А она им поверила и обрадовалась. Вот и умерла.
20 сентября 1999, понедельник
Пасмурно, но не холодно. Когда небо закрыто облаками, всегда кажется, что холодно, потому что серые тучи закрывают солнечные лучи.
А я по Воронку с газетами. Зашла в зелёный двухэтажный домик, раскладываю. А тут как раз тётка толстая идёт, в чёрной юбке и чёрных колготках, делающих её ещё толще.
И заслащавила:
– А что это за газеты такие? Если вы не скажите мне, то я вас не пущу!
В общем, получила от меня на орехи.
Я выскочила во двор, меня всю трясло.
Обратно шла мимо травмпункта. Там такие большие окна. И как захотелось мне взять кирпич или булыжник, и разбить … это окно.
Но тогда я убила или покалечила бы, ни в чём не повинного человека на операционном столе.
Вечером рассказала об этом бабушке, и она, как это ни странно, не осудила меня, а только сказала:
– Линочка, не надо в тюрьму. Тюрьма для женщины – это страшно. У нас в роду таких никогда не было.
Райка Горбачёва сегодня померла от острого лейкоза. Разумеется, в Германии, в каком-то Мюнстере, земля Северный Рейн-Вестфалия. В частной клинике. Она всегда напоминала мне мать Летовой… или же мать Летовой – Райку.
Помню, как они с Мишей улетали из Америки сначала от Рейгана, потом – от Буша. Как долго прощались, усаживались в личный самолёт. Последний кадр, как лайнер ИЛ-62М уже в воздухе.
– Теперь им одиннадцать часов лететь, – всегда приговаривала мама или отчим, а я думала: какой ужас.
А мама очень страдала, видя наряды Раисы Максимовны, которые мне совершенно не нравились. Телик у нас чёрно-белый был, сначала «Рекорд-340», потом громадная «Чайка». Вот крупным планом тёмная туфля на шпильке. «Вить, хочу такие туфли!» – как ребёнок, восклицала мама. Пиджак со спины: «Хочу такой пиджак!» – весь вечер не могла успокоиться она.
И я очень переживала тогда, что не могу купить ей такие вещи.
Правда, маму восхищало, как Райка разговаривает: «Их этому учат, ставят голос», – каждый раз повторяла она.
И я пугалась, думая, что в каком-то страшном «университете» людей пытают, как в гестапо, залезают каким-то страшным инструментом в глотку.
Заметки на полях 20 лет спустя
А в молодости она была симпатичная. Вот Титаренко вдвоём с сестрой в горошковом платье с юбкой колоколом.
«Она подурнела из-за проклятия женщин, всех этих нарядов, – сказал Вадим Дормидонтов. – В Европе она расплачивалась за них платиновой картой!»
Сейчас мне нравятся её костюмы, я бы не отказалась. Вот этот бордовый пиджак. И это не винтаж, Франция – вне времени. Сколько бы ни врали, что Раиса Максимовна «приносила ткань в Московский Дом моды».
А в детстве мне нравился лишь цветок на плече.