Болван да Марья Даниэль Орлов

© Д. Орлов, 2022

© ИД «Городец», 2022

Все мы ищем оправдания этому миру и, как правило, находим. Накануне я подрался с Бомбеем. Он ударил меня в лицо, скучным, словно нарисованным ударом, прямо в лоб. Такой удар называется джеб. Он занимался боксом в юности, и я занимался боксом в юности, в той же секции на десятой линии, в подвальном этаже юрфака. Но когда он ударил меня, я сунул руки в карманы, чтобы, не дай бог, не ударить в ответ, сказав: «Ну и дурак». И тогда Бомбей ударил ещё раз и разбил мне нос. Кровь залила замшевый пиджак, светлые хлопковые брюки и попала на белые в мелкую дырочку ботинки, которые я купил в Гамбурге на Мёнкебергштрассе. Я опять обозвал его дураком, зажал нос ладонью и отправился в ванную умываться. Кира принесла мне лёд, завёрнутый в полотенце. Она тут здорово обжилась.

Мне стало стыдно за Бомбея и жаль ботинки. Ботинки я купил прошлым летом. У них была такая твёрдая кожаная подошва с вытесненным названием производителя. Не какое-нибудь транснациональное говно, а хороший немецкий крафт. Только вышел из магазина, сразу надел, а старые, намокшие накануне и оттого прокисшие, выкинул вместе с коробкой в урну. Шёл по улице и смотрел на свои ноги в отражениях витрин. И джинсы на мне были новые, и куртка: за неделю до парома подхватил на распродаже в Хельсинки. И нравились мне мои ноги, торчащие из-под куртки, в незамятых, без привычных пузырей на коленках, джинсах. И казался я себе в этих тёмных витринных стеклах, идущий между манекенов и надписей «Verkauf», стройнее и моложе, а возможно, что лучше и удачливее. Но даже если бы и взаправду, поди слови ту удачу с моей одышкой.

Зачем-то придумал взять злополучные ботинки на день рождения к Марье, не хотел ходить в тапках или в носках перед Кирой и бабами, которые там окажутся, и принёс с собой в чёрном шуршащем полиэтиленовом пакете. Ехал в такси по Каменноостровскому, держал пакет на коленях, а он шуршал, как морщился, поперёк всех FM-радиоволн с их плохими песнями.

Во-первых, совершенно всё равно, происходило ли это вчера, в прошлом году, тридцать лет назад или происходит сейчас. Я что-то понял про время, но сразу не записал, а потому скоро забыл. Осталось только чувство, что меня обманули ещё в самом детстве. Впрочем, всех в детстве обманывают. Разве не так? Воспитание ребёнка сплошь состоит из обмана. Нельзя ему вот так просто сказать, что он умрёт. Если это сказать сразу, то не очень понятно, как заставить его опускать стульчак в уборной, решать уравнения и ездить к тёте Эмме. Особенно последнее. Я бы ни за что не ездил к тёте Эмме, если бы знал, что я смертен.

Пиджак тоже жалко. Но пиджак всё равно казался на мне тесным, если застегнуть, выпирают бока. Я значительно покрупнел, если не сказать «разжирел», за последние годы. На универовских фотокарточках остался тощим глистом на длинных ножках, обёрнутых в пятьсот первый Levis, а в реальности набрал солидность. Марья говорит: «забурел». Не понимаю, нравится ей или нет. Скорее, нравится, но Марья не показатель, у неё ко мне предвзятое отношение.

В позапрошлом году Игорь Ревазович устроил её в «дочку» ЛУКОЙЛа, где сам директорствует. Марья эффектная, манкая. Раньше формы были, а сейчас похудела, но ей идёт. Причёска аккуратная, красится в такую дрюсточку, когда одни волосы светлее других, не помню, как называется, это давно не модно, но ей к лицу. Кажется, что впереди тренда. На работе не знают, что ей уже под полтос, думают, чуть больше тридцати. В кадрах, конечно, в курсе, но остальные не догадываются. А она и не рассказывала никому. Зачем? Ей мальчики комплименты отвешивают, курить водят, в кафетерий – ухаживают. С кем-то она, наверное, спала.

Раньше звонила ни свет ни заря в свой день рождения и напоминала, мол, ждёт к шести. Спросонья не то поздравлял, не то жаловался. Благодарила и вешала трубку. А в этот раз софтина специальная на смартфоне напомнила. Блямкнуло что-то, мол «Марья Романова, ДР». А я как раз в Питере, уволился же. Я дома, в своей коммуналке, на опционе и на диване, не бреюсь, не мою голову, смотрю сериал про маньяка. Так и отдыхаю. Мне хорошо. Продукты заказываю через сеть, гуляю на балконе с сигаретой. Чего на улицу спускаться? Там слякоть, опять грязный снег, кашель. В среду пригласил Веронику Сергеевну. В четверг не мог дождаться, когда же она наконец свалит. Но у неё оказался свободный промежуток между выставкой в Гамбурге и выставкой в Милане, муж в командировке, дети у его матери. Пришлось готовить завтрак, варить кофе.

– Я растворимый не пью. Пора бы запомнить. Отправилась в душ, вернулась голая с мокрыми волосами. Так и шла по коммунальному коридору мимо кухни, где я кофе варил, а соседка – кашу дочери.

– Охереть, Дембечка! Опять тут эта толстожопая!?

Что я должен ответить? Ничего и не ответил.

Вероника и за стол голой уселась. Не знаю, что-то со мной не так, но голые бабы мне кажутся нормальными в постели, а не за столом. Она словно и не понимает, что голая. Или понимает, но дразнится. Долбаный телек врубила, да ещё так громко. Я его последний раз на Новый год смотрел: Путин, все дела.

Наконец сделал вид, что мне нужно по делам. Она поняла, посмотрела с прищуром, но собралась, вызвала «Яндекс. Такси», долго целовала меня у дверей.

– Сволочь ты, Беркутов. Но обаятельный. Пока!

Компания любимых и знакомых с детства. Редких случайников наша душевная близость если не приводит в восторг, то настораживает или раздражает. Мы так отчаянно синкопировали, так слаженно дышали в унисон, так отрепетированно исполняли словесные кодансы, что, попади вместе в плацкарт, показались бы труппой самодеятельного театра, едущей на гастроль. Все наши разговоры, тем не менее, – чуждая импровизациям система подколок, сплетен, смешков, цитат, словесных провокаций, преследующих единственную цель – рассмешить компанию.

Мы как хорошо сыгранный, но неизысканный провинциальный оркестрик. Ни один дирижёр не доверит нам серьёзной, что там серьёзной, просто абстрактной темы: всё едино, собьёмся на свои польки и фокстроты. Пусть так, только отбор в этот оркестрик самый строгий, предвзятый. Тут последнее пикколо имеет голос геликона. Иной раз так дунет, так выдохнет горечью, что скривится пришлый, задёргает глазом, заелозит на стуле, да и вон. Поди сыщи… И что там про нас надудит, каких нот подберёт, никому уже не интересно – на репертуар не влияет.

Было время, Бомбей заезжал ко мне по дороге на работу. Я жарил глазунью, варил кофе, и мы вместе завтракали за круглым столом при этом вечно включённом телевизоре, как в оркестровой яме у неубранной постели. Это обоим казалось забавным. Из-под одеяла торчали розовые женские пятки. Бомбей указывал на них вилкой и говорил с набитым ртом: «Пока мужчина способен сам себе сделать утром яичницу, женщина нужна ему исключительно в гуманитарных целях». Наверное, он имел в виду секс.

Всё верно, с этими пятками разговаривать было не о чем. Не клеились у нас разговоры. Пятки часто сидели в позе лотоса и прислушивались к чему-то не то глубоко внутри, не то где-то снаружи, что мне одинаково никогда не услыхать и не понять. За это пятки меня презирали. Это отражалось на том, что происходит ночью, в конечном счёте, на настроении и зарплате.

Довольно скоро пятки легализовались в Веронику Сергеевну, родили мне сына и заставили купить стиральную машину и холодильник «Libcher». Мы даже завели собаку. Но это всё, как оказалось, ненадолго. Марья, кстати, предупреждала, но я не верил. Думал, она просто злится. Чего злиться-то? Я когда на пятом курсе делал ей предложение, отказала. Ну и потом все эти её истории.

Бомбей ни разу не женился, но баб у него много. Некоторых он называет «моя жена» и живёт с ними по году, иногда по полтора. Я думаю, это началось у него с садика. Видел детские карточки, он уже с какой-то метёлкой за ручку. После третьей как бы жены я перестал запоминать их имена. Они все оказываются похожи одна на другую: тощенькие крашеные шатенки, с вытянутым лошадиным лицом, с любовью к французскому синематографу «новой волны». Первую звали Леночка, вторую Лёля, третью опять, кажется, Леночка. Остальных я не запоминал, называл попросту «привет!» или «как дела?» Марья помнила их всех, всех привечала. После разрыва с Бомбеем Леночки подолгу паслись у неё, пока не находили кого-нибудь, с кем в постели говорить о Фатихе Акине и курить траву. Бомбей не очень мог поддержать про Фатиха Акина, но его это заводило. Иногда Марья пристраивала Леночек к кому-то из общих друзей. На Марьиных днях рождения Леночек, бывало, собиралось трое или четверо вместе, и мне казалось, что я попал в сумасшедшее будущее, где разрешено клонирование и многожёнство. С некоторыми я был бы не прочь, но только без дальнейших последствий и обещаний.

Это я говорю, что подрался, а ведь я и не дрался. Бомбей просто мне врезал. Прекрасное начало апреля.

Марья жила в квартире, доставшейся от матери в некогда «блатном» райкомовском доме на Карповке, с огромными окнами, выходящими на долгострой отеля, который должны были сдать ещё к «Играм доброй воли». Отель чуть справа, а напротив купола собора Свято-Иоанновского монастыря. Кстати, женский монастырь. Мы про то даже шутить устали. Шутили только случайные люди, оказавшиеся в нашей компании. Нам было уже не смешно. Впрочем, компания с годами редела, самые развесёлые ушли ещё в начале девяностых, а потом кто сторчался, кто повесился, кого убили. Олега, например, убили. Олег поехал после работы в декабре на тачиле к дочери в интернат. Его опоили клофелином и выбросили из машины возле остановки автобуса в Ропше. Замёрз. Кому-то хватает рюмки, а Олег был спортсмен, третий дан по кёкусинкай, ну и вообще рыцарь в латах. Наверное, целый стакан выжрал, пока его срубило. Просто не проснулся.