Защищая себя в полную меру своих сил, экономя боеприпасы, я стрелял по каждому «фокке-вульфу», проходящему в пределах прицела. Уголком глаза я видел Мартеля, разделывающегося со вторым фрицем, чей хвостовой стабилизатор несся по воздуху.

Благодаря своему немного безумному маневрированию, я сразу же оказался над «фокке-вульфом» и быстро спикировал на него вертикально, не беспокоясь больше ни о чем. Я видел его контур, увеличивающийся у меня на глазах, короткие крылья, желтый капот и фюзеляж, сужающийся к хвосту. Сквозь прозрачную кабину мельком увидел лицо летчика в виде белого пятна, повернувшегося ко мне.

Взорвались два недолета, и меня засекли. Мои снаряды разбили кабину на фрагменты и уничтожили фюзеляж прямо за летчиком. Уносимый скоростью, я все еще шел прямо на него. Инстинктивно я надавил на ручку управления, сильно ударился головой о пуленепробиваемое ветровое стекло и был на волосок от столкновения.

Я грубо вышел из пикирования и увидел своего фрица, планирующего вниз на спине, из его двигателя выходил хвост черного дыма. Темная фигура отделилась от фюзеляжа, крутясь в воздухе и следуя за самолетом, как если бы была привязана к нему невидимой нитью, а затем вдруг превратилась в большой парашют цвета охры, который повис в воздухе, в то время как «фокке-вульф» заканчивал свой последний полет.

Я был ошеломлен. Я сбил двух немцев! Двух немцев! Я сиял от гордости и в то же время дрожал от нервного перевозбуждения, мои нервы расстроились.

Что с Мартелем? Что с ним случилось? Он подумает, что я бросил его в беде. Небо было пустым. Хотя я начал привыкать к этому, меня снова удивил феномен этого неожиданного исчезновения всех самолетов. «Фокке-вульфы», вероятно уже получившие сполна, пикировали к своей базе и уже летели над сельской местностью, в 10 000 футов ниже меня.

Все ушли… кроме меня! Глядя вверх, я мог видеть высоко надо мной один «спитфайр», вероятно Мартеля, и тот пресловутый желтый «фокке-вульф». Это было захватывающее зрелище – весь диапазон фигурных полетов, повороты Иммельмана, резкие бочки – полный каскад. Но ни один не мог приблизиться ни на йоту к другому. Вдруг, как будто в едином аккорде, они повернули и полетели навстречу друг другу. Это было сущим безумием. «Спитфайр» и «190-й», обстреливавшие всех подряд, двинулись один на другого в лобовую атаку. Первый врезавшийся погиб бы, так как его машина неизбежно загорелась бы от огня другого.

Затаив дыхание, я видел, когда столкновение казалось неизбежным, что «фокке-вульф» задрожал, сотрясаемый под действием артиллерийского огня, затем сразу разлетелся на мелкие кусочки. «Спитфайр», чудом не поврежденный, пролетел сквозь град горящих осколков самолета, падающих, словно дождь.

Мы с Мартелем вернулись вместе, но у меня заканчивалось горючее, и пришлось сесть в Шорехаме, чтобы пополнить запасы топлива. Я все еще был настолько взволнован и измотан, что едва не разбил самолет при посадке. На аэродроме не было «Спитфайров-IX», и мне пришлось тормозить с большим трудом, практически ломать шасси всей тяжестью самолета.

Я вырулил к теплозаправщику около диспетчерской вышки, заглушил мотор и спрыгнул с таким гордым видом, чтобы все могли прочесть на моем лице, что я только что сбил два вражеских самолета.

Я не мог удержаться, чтобы не разбудить Биггин-Хилл звонком из наблюдательного поста, отчасти чтобы сообщить им, что я здоров и невредим, но в основном из-за удовольствия сообщить в непринужденной манере (украдкой оглядывая людей, там присутствующих): «О, между прочим, я сбил пару „фокке-вульфов“!»