– Чуял я, что не пойдешь ты на реку. Помыслил: пущай тому и быть! – скажу тебе днесь, о чем думаю, а то уж мочи нет таиться, – начал Некрас первым.

– Говори ж, о чем затаился – молвил Молчан, кулаки сжимая.

И не преминул сердечный друг!

– Отступись от Млады, Молчан! Лелем заклинаю тя! Будто брата прошу. Измаялся я весь! Всегда она пред очами – и утром, и днем, и за полночь. Сплю и вижу! Только о ней и думаю…

И на что она тебе? Разве нет других? И без того все юницы в округе, и постарше их, вслед охоты на тура только и шепчутся: Молчан да Молчан, вот бы такого суженого! Лучше ты найдешь, и краше… А для меня она – единственная, нет другой. Невмочь без нее, хоть головой в колодец!

– Да что ты несешь, Некрас! – вскричал ошарашенный Молчан. – Очнись! Опомнись! Друзья ведь мы…

– Не бывает дружбы, когда любовь! Полюбишь – тогда поймешь, – ответил Некрас, не отводя взора.

– Уже и не люблю я?!

– Себя ты любишь! И славу свою охотничью. За ней одной с Путятой увязался. А Младу на меня оставил, чтоб оберегал для тебя, пока ты тура воюешь.

– Мне еще и благодарить тебя, оберег ты мой в онучах? – взъярился Молчан. – Наслышан уже, аки ты на игрищах Лады и через костер с Младой прыгал, и хороводы водил, и в чаще с ней уединялся.

– И что с того, что прыгал? Было сие в утешение ей, чтоб меньше в разлуке печалилась.

– Даже и в чаще утешал ее?

– Даже и в чаще! – с вызовом ответил Некрас.

– Может, и касался ее там?

– Может, и касался. Не ты один на свете!

– Может, и любились вы?

– Может, и любились!

И не стерпев, Молчан пустил юшку Некрасу! – столь молотил, что свернул ему нос, рассек бровь – потом и шрам остался, и едва не переломал мослы. Долго потом отхаживала Некраса знахарка, однако смогла выправить нос лишь наполовину.

Все ж и Некрас не оплошал! – даром, что был Молчану едва до уха. Осилил раскровенить ему уста и зуб вышибить нижний – с той поры Молчан стал щербат снизу и при резком глубоком вдохе во всю грудь чуть присвистывал…

Он боле не свиделся с Младой, когда выздоровела ее мать. А она подсылала к нему подруг и сестру свою младшую, не понимая, отчего таковое охлаждение и надеясь на встречу, дабы объясниться.

Однако Молчан будто узду закусил. Изменщица Млада иль нет, но в чащу-то с Некрасом бегала? Бегала! А зачем?!

Скоро в округе все приметили: неладно у Молчана с Некрасом, прошла дружба, будто и не было ее. Правды никто не знал, ведь оба отмалчивались. Поелику и судили по-разному: кто-то винил Молчана, коему завидовали за удаль и удачливость, кто-то – Некраса, коего недолюбливали за бахвальство и скверный норов.

По поздней весне, когда Некрас с Младой сыграли свадьбу, и молодая, баяли очевидцы, столь грустна была, что и не улыбнулась, хотя бы единою. Некрас перебрался в родное селище жены; там они и отстроились. Потом и кожевником стал, как отец и младший брат Млады.

И угрюм стал Молчан с той поры, и немногословен, аки бирюк. Так и осталось доселе…

А довелось свидеться им лишь через четыре лета – по нечаянности. У нее уж и дочь росла, а с ней и малец двухлетний. По хозяйственным нуждам приплыла она в городище Молчана вместе с младшим братом Мезеней, охромевшим еще в отрочестве. И под вечер, когда спускались они к причалу, где была привязана их гребная однодревка, выдолбленная из кряжа толстого дуба – с брусьями, прибитыми к бортам для устойчивости, завидели поднимающегося по той же тропке Молчана, несшего кукан с пятком крупных окуней.

Молчан шел потупленным, вспоминая вчерашнее. Тяжким был его разговор с отцом. А закончился он тем, что Добромир, хватив кулаком по столу, высказал сыну: