Он мне и сказал, что хорошо, что я плакала, разрядилась, и легче стало. В реанимационной палате со мной лежала малость перезрелая кустодиевская красотка, огромный бюст и розовые щеки. Раскинулась и лежит, вся в присосках.

За ширмой мужчина был, а потом еще одного привезли. Американца.

Американца доставили сюда на скорой с самолета. Из своей уютной Америки и прямо к Зурабову (на тот момент министр здравоохранения) в гости. Как ему не понравилось! Как он начал кричать! Не привык там, в своей Америке к нашим Зурабовским порядкам.

А кричит по-английски и что он хочет, никто понять не может. Полусуток кричал, потом вызвали переводчицу из посольства. Переводчица пришла с большой корзиной, набитой едой, он поел и успокоился. Не кричал больше, не плакал, а всё жестами просил отодвинуть ширму подальше, чтобы полюбоваться на прелести Кустодиевской матроны. Очень его успокаивал ее полуобнаженный вид. Он умиротворялся.»

2

В палате нашей стояло шесть коек торцом к стенкам: три с одной стороны, три с другой, у окна стоял стол, в углу возле Зининой кровати раковина.

Туалета два: один метров пятнадцать от палаты: клизменная комнатка, и другой в конце коридора на расстоянии метров тридцати, не меньше. Думаю, так было еще во времена Боткина, хотя нет, я шучу, корпус у нас новый, построенный не позднее семидесятых годов.

Зина лежала рядом со мной, и привезли ее из реанимации за сутки до меня.

Зине было 76 лет, но всё познается в сравнении, и 92 года бабули, больной, которая лежала слева от меня, сильно перевешивали семьдесят шесть Зининых.

Худая, даже костлявая, с впавшими от отсутствия зубов щеками Зина до старости сохранила какую-то детскую наивность и простоту души, и все звали ее не только Зина, но и на ты.

Где-то когда-то Зина работала бухгалтером, или расчетчицей, или еще кем-то, в общем, не была простой работницей, а существом со средним образованием, но давно на пенсии и ничего о своей работе и не говорила и не вспоминала, в отличие от той же Натальи, которая еще работала, и мы были в курсе ее рабочих дел больше, чем житейских. Зинины рассказы о разнообразных ситуациях из ее жизни были короткие, но ясные. И места событий, и действующие лица на виду.

Была она родом из Тверской области, жили они недалеко от Конаково, в которое позднее и перебрались.

Из детства Зина вспоминала историю болезни маленького брата.

Места там у них были малярийные, и брат Коля в младенчестве сильно маялся малярией. Через день его трясло, поднималась высокая температура, измученная мать возила его к докторам, и ничего не помогало.

И вот как-то идут они втроем к колодцу за водой. Братик Николай на руках у матери, Зина с пустыми ведрами рядом и встречают незнакомую старую женщину.

Женщина внимательно посмотрела на младенца на руках у матери и спрашивает:

– Болеет сынок?

– Да, да, – со вздохом ответила Зинина мать. – Трясет через день, температура высокая, не знаю, что и делать. Совсем пропадает мальчонка.

– Напиши над входной дверью, высоко, так, чтобы не каждый мог заметить:

«Младенца Николая нет дома».

Мать в тот же день, когда мы вернулись домой, залезла на табуретку и написала углем над входной дверью: «Младенца Николая нет дома».

И с того дня, хотите верьте, хотите нет, но ребенок пошел на поправку.

После рассказа наступила пауза. Доступность рецепта потрясла всех – нет дома младенца Николая и некому болеть. Болезни остается только повернуться и уйти ни с чем.

– Всё, – сказала Наталья. – Приеду домой, сразу на дверях напишу… Как там Зина надо писать?

«Натальи нет дома». Если и была в словах ее ирония, то скрытая так глубоко, что мы все, и Зина в том числе, приняли это за чистую монету.