Она всё делает не так! Любая девчонка чуть не с детства знает, что это недопустимо ни при каких обстоятельствах – «бегать» за небезразличным тебе человеком и уж тем более говорить ему о своих чувствах! А эта рыдает на плече у Мешкова: «Виктор Михайлович, я в вас влюбилааась!» Ну точно как в её песенке: «Если кукла выйдет плохо – Назову её «Дурёха…»»

И он, лучшие годы которого остались позади, единственная дочь выросла, осталась только работа, работа – и привычная усталость. Дни неотличимы один от другого, как гостиничные номера, а тут вдруг эта блаженная! Которая безумно его раздражает, не даёт спокойно жить и попадается на каждом шагу. Вот уж воистину чемодан без ручки: и нести тяжело, и бросить жалко! Он отмахивается от неё, как от назойливой мухи, потому что – зачем?!

«Если клоун выйдет плохо – Назову его «Дурак»…

…Билеты были только на боковые верхние в плацкарте. Ну и что: ночь ехать, утром дома. Заранее скачала фильм в дорогу, захотелось чего-то своего, родного и малоизвестного, скоротать время.

А вышло – вся жизнь и молчаливое объятие друга…

Вот дурёха!

«…Разве кукла виновата?

Разве клоун виноват?»

Дочь положила мне под ёлку (так как это был ещё и день рождения) две вещи: узбекское блюдо для плова и… открытку. Сначала я, конечно, увидела блюдо: вот что хотите, а его рукотворные узоры стократ милее самой совершенной заводской печати! Это жизнь и мечты живых людей, а не маркетинг и бизнес-план…

Посреди огромного блюда маленький кусочек картона казался случайным, как пожухлый осенний лист. В адресной строке значилось: «Бабушке Вике от Деда Мороза». Это была, пожалуй, первая открытка от дочери с её детсадовских времён, и я недоверчиво перевернула карточку…

Есть классики – и есть те, кому умирающий Пушкин шепнул своё знаменитое «прощайте, друзья!». Можно сколько угодно отдавать должное первым, понимая их величие и изумляясь таланту. Но они всегда где-то в стороне и сверху, спасибо-досвиданья, закрыли книгу и поставили на полку. Постоишь, подивишься: ндааа! – вздохнёшь и идёшь дальше – рука об руку с теми, другими.

Их немного, и у каждого они свои. Ведёшь с ними нескончаемые беседы, а иногда и этого не требуется – просто молчите, молча идёте рядом, думая каждый о своём. Молча сидите за столом, потягивая… что там у нас сегодня? Санторинское, которое Пал Егорыч торговал в своей лавочке в Таганроге? Не суть. Нам не требуется много слов, и не потому, что мы «хорошо понимаем друг друга»: ах, оставьте, сударыня, вы сами-то себя понимаете? – Так вот же, Антон Палыч, чего-то хочется, не пойму чего: не то севрюжины с хреном, не то конституции! – И оба смеёмся. Я люблю эти его жёлчные шутки, в них много непоказной доброты и… одинокости. Не одиночества, а именно одинокости – уйти в себя и схлопнуться, как устрица, оставьте меня все, ей-богу…

Душечка Чехов.

Я смотрела на это старинное, пожелтевшее фото, когда Машка вошла в комнату.

– Я сначала не поняла, что с ним не так. А потом сообразила: он же без очков! Первый раз его без очков увидела. Подумала, тебе понравится…

Когда мы с Вероникой гуляем по Пушкинской, она непременно просит запечатлеть её с Чеховым. В Ростове он стоит на невысоком постаменте, прислонясь к какой-то балюстраде, такой…обычный! Трёх-четырёхлетняя, Вероника взбиралась на постамент и, обняв Чехова за ногу, весело требовала: «Сфотографируй меня с этим дядькой!» Теперь она обнимает его обеими ручонками за талию и знает, что это – Чехов. Она уже умеет читать.

(письмо графоману)

Зарой талант в землю, посади сверху дерево, рядом построй дом и вырасти сына. Или дочь. Или обоих. Или нескольких. А если детей уже упустил, то хотя бы внуков. Привести в этот мир несколько хороших людей гораздо лучше, чем наводнить его десятками плохих стихов, или бездарной попсой – вообще любой плохо выполненной работой.